|
- Только я тебе скажу одно: там еще те остались, кто с Гражданской войны не успокоился! Комиссары, хоть и повычистили таких в тридцатые, постреляли людишек, но вот большая-то часть затаилась, времени смутного дожидаться стала! Вот, - он кивнул на Шмайсера, - и дождалась!
- Да я-то что! - Шмайсер дернулся. - Мы никому не мешали, жили себе тихо…
- Ага! Нараскоряку жили, и нашим, и вашим! - встрял Попович.
- Да пошел ты!
Шмайсер отвернулся к стенке, а механик-водитель открыл рот, чтобы ответить, но встретился взглядом с Фоминым и молча уставился в пол.
Замолчали все надолго. Минут через пятнадцать Попович вдруг спросил:
- А почему они дальше не долбят?
- А кто знает! Шмальнули разок, а теперь задумались. Может, железяка сломалась? Как думаешь, Федотыч?
- Информации маловато. Поживем - увидим.
- Да… - протянул Попович. - Кто ж теперь и разберет! Может, лучше бы сразу померли?
- Да иди ты, знаешь куда? - Шмайсер зло передернул затвор. - Я здесь помирать не собираюсь, у меня еще не все счеты с ними сведены!
- Чего тебе с ними считать? - Путт поднял бровь. - Они - русские, и ты - русский.
- А то, гауптман Путт, что, в отличие от тебя, у меня тут жена… - он помолчал, - была… Я же здесь, в Локте, повстречался с Мариной…
Шмайсер сглотнул ком, потер виски ладонями, лицо искривила гримаса жуткой боли. Но вскоре стрелок-радист собрался с мыслями и очень тихо заговорил:
- Я не говорил вам, но мы с ней собирались повенчаться, жили ведь просто как муж с женой. Я с ее родителями поговорить успел, решали уже, как свадьбу справить. Они в Шемякино с ней жили, дом хороший, пятистенок…
Услышав название села, танкисты вздрогнули, разом побледнели и переглянулись. И было от чего так испугаться…
- Прошлый Первомай кокоревские партизаны там справили. Староста Машуров сразу донес, что моя Марина…
Шмайсер снова сглотнул, дернул кадыком, и тут же рванул воротник гимнастерки непослушными пальцами.
- Они с чекистами, в Шемякино и Тарасовке больше ста душ умертвили, стариков, женщин и детей не щадили!!! На седьмой день мы с боем отбили села, и я нашел свою Марину…
Шмайсер заскрипел зубами, сжав до белизны костяшки кулаков. Гнев, боль, ярость и тоска плескались в его помертвевших глазах.
- Она на восьмом месяце в тягости была, мы дите ждали. Так они ее… А мальчонка наш до сих пор перед глазами стоит…
Страшно смотреть на здорового мужика, что носит в себе такую боль. И молча ее переносит. Если бы ругался, горькую заливал, во все тяжкие пошел, все ему было легче. А тут молчком, больше года…
- Вот после того я их и убивать пошел, чтоб ни одного гада в живых не осталось. И не косись на меня с укоризной, ваше высокоблагородие. В белых перчатках прожить хочешь, Семен Федотыч?
- А тебе от пролитой крови легче жить стало? - голос Фомина резанул хлыстом. - Ты можешь и обязан убивать чекистов, осназовцев, партийцев и прочих сволочей. Но ты не должен был в отместку жечь дома, убивать баб и стариков… Детишек нельзя трогать. Нет на них вины. Нет!!!
От его дикого и яростного крика дрогнули. Они впервые увидели, что их всегда спокойный и рассудительный Федотыч может так гневно взорваться.
- У римлян древних принцип был - разделяй и властвуй. Большевики только этим живут, и благодаря этому их сволочной режим существует. |
