Игра его прерывалась, когда мы уже совсем изнемогали. Всегда внезапно. Перебрав десяток-другой способов убийства при помощи армейского арсенала и выслушав наше бормотание, он вдруг останавливался и говорил: «Отставить! Ишь развоевались, чморье вонючее. А боекомплект денег стоит. Тратить его на соседа по квартире запрещено уставом, иначе — трибунал. Если уж сосед вас так достал, просто возьмите пустую бутылку и разбейте ему тыкву в ин-ди-ви-ду-аль-ном порядке. Дешево-сердито, и патроны целы. Усекли? Не слышу, повторите!» Мы быстро повторяли слова про трибунал и тыкву, понимая, что хотя бы на сегодня игре конец. «Отбой!» — бросал сержант, отправляясь на свою шконку дрыхнуть. Мы тоже расползались по местам, как недодавленные тараканы. Засыпая под гнусавый сержантов храп, мы придумывали ему долгую мучительную смерть при первом удобном случае. Однако надежды наши не оправдались.

Сержант умер быстро.

Он даже обернуться не успел, как в спину ему уже вогнали целый боекомплект из того самого пулемета Калашникова с секторным магазином. Сорок пять пуль, одна в одну. Сто восемьдесят баксов чистого убытка для коммерции, которую сержант то и дело налаживал с той стороной. Покойник наверняка бы огорчился, узнав про нанесенный ущерб. Думаю, он так и не смог поверить, что его оловянные солдатики, его послушные чморики так просто отправят его же на тот свет. Тем более не ждал он такой смерти, глупой и ужасно неэкономной. Да и мы мечтали изобрести для сержанта чего позаковыристее. Но в боевых условиях выбирать не приходится. Чем богаты, тем и вдарили...

От воспоминаний о войне опять разболелась башка.

Боль началась у подбородка, по-пластунски переползла через щеку к макушке и стала окапываться на господствующей высотке где-то в районе темечка. Это была ее излюбленная позиция: превосходный сектор обстрела, мягкий грунт, хороший климат. Самое удобное место для того, чтобы закрепиться и контролировать отсюда весь плацдарм. Всего меня.

Я поплелся в ванную, сунул башку под холодную воду. Раньше мне иногда удавалось обмануть боль холодом, но последние две недели этот фокус почему-то совсем перестал получаться. Саперная лопатка продолжала долбить мне череп изнутри, не обращая внимания на потоки дождя. Ладно-ладно, еще поглядим, чья возьмет. Я насухо вытер волосы, обвязал окаянную башку сразу двумя махровыми полотенцами и двинулся на кухню. Там между раковиной и газовой плитой имелся свободный кусок стены, сантиметров в семьдесят шириной. За стеной коридор и мусоропровод — гарантия, что никто не услышит. Ну-ка попробуем отвлекающий маневр...

Примерившись, я с размаха ткнулся теменем в стенку в надежде ущучить боль внутреннюю нежданной атакой извне. По-суворовски, клин клином. И — р-раз! И — два! О-о, ччерт... Без толку. Мое нападение только подхлестнуло проклятую лопатку, которая заработала с удвоенной силой. Кажется, боль выбралась сегодня не для разведки, а для серьезной войсковой операции и собиралась удерживаться здесь всерьез и долго. Вместо обычного временного укрытия типа «залег — пострелял — уполз» лопатка теперь долбила настоящий окоп в полный профиль, по всем строгостям устава. Дерн, первый слой, второй слой, доски, боковые ходы. Боль сегодня была грамотным и умелым сапером. Чувствовалась школа покойного сержанта.

Ладно, стерва, сказал я боли. Ладно, мразь. Я тебя предупреждал. Раз ты сопротивляешься, придется тебя выкуривать. Химсредства запрещены конвенцией, но ты ведь сама напросилась. И примешь ты смерть от коня своего.

Потирая свежую шишку на темени, я отступил из кухни в комнату. По дороге я споткнулся о стоящий у притолоки карабин, свалил его на пол и чуть не заехал ногой в картонный ящик с пластитом-С. И то и другое я сам же и вытащил утром из тайника — поглядеть, проверить, как и что.