Новые удары саперной лопатки под черепом заставили меня поторопиться. Я побыстрее задвинул свой арсенал подальше в угол и приблизился к кровати. Возле нее, на плюгавой прикроватной тумбочке дожидалась меня раскрытая тетрадь в клетку. На тетради — восемь бумажных торпед. Целых восемь, огромное богатство. И всего только восемь. Абсолютное оружие против боли, мой боезапас на ближайшие двое с половиной суток, НЗ... Сглотнув слюну, я осторожно взял одну из торпед, стараясь при этом, чтобы начинка не просыпалась. Сегодня я имел право использовать лишь две. Завтра — четыре. И послезавтра, утром последнего дня — остальные две, для полной отвязки. С виду это был обычный «Казбек», горлодер для нищих работяг. Но в подземном переходе у станции «Кузнецкий мост» каждая такая чудо-папироска стоила серьезных денег: с моей инвалидской пенсии не разгуляешься.

Спасибо, Друг спас. Добыл мне эти восемь штучек забесплатно.

Я выудил из кармана спички, торопливо стал прикуривать. Саперная лопатка долбила череп уже изо всех сил, предчувствуя контратаку. Долби-долби, подумал я. Окапывайся сколько влезет. Пять минут — и тебя не будет.

На Кузнецком бывали штуки и покрепче, и подешевле травки. Всякая синтетика стоила по-божески. «Стеклянный кайф» — тот вообще отдавали почти задарма. Но из чего его гнали, не знал никто, а тот, кто знал, давно отбросил коньки. «Стекло» разом валило с ног, и поднимались живыми обратно не все, примерно трое из пяти. Сам я эту дрянь никогда не брал из-за одного запаха, даже когда сидел на мели: слишком уж напоминала дихлофос. Жить как таракан в щели позорно. Но и травиться, как таракан, противно. Лучше умереть стоя, чем... Чем что? Не могу вспомнить, чем что, не могу... A-а, это уже меня повело. Быстро сегодня.

Теперь саперная лопатка бессильно вгрызалась в вату. Боль, обложенная мягкой дымовой завесой, уже не могла проникнуть к темечку, как ни старалась и ни злобствовала. Гнида, мстительно подумал я. Поганка. Раз я решил, что тебя не будет, — значит, тебя не будет, затравлю. Спасайся, отступай, пока не поздно. И не показывайся два дня. Усекла, чморь зеленая? Повтори, ну!

Поганка-боль прекратила сопротивление и обратилась в позорное бегство, покинув недоделанный окоп, бросая на ходу бронетехнику, оружие и боеприпасы. Я знал, что через два дня, через семь с половиной папиросок с травкой, она попробует вернуться обратно на свою позицию. Пусть пробует. Вернуться-то будет некуда.

Не-ку-да, произнес я по слогам, как учил нас покойный сержант.

Мысль о том, как я ловко обману свою боль, свою гниду, принесла мне натуральный, ни с чем не сравнимый кайф. Уже ради этого я сделал бы послезавтра то, что задумал. Мы вольные птицы — пора, брат, пора... Я глубоко-глубоко затянулся волшебной травкой, выдохнул и вместе со сладким дымом медленно поплыл по комнате, поднимаясь все выше и выше к потолку.

— Послезавтра, — шепотом пообещал я электрической лампочке. — Послезавтра.

Лампочка подмигнула, соглашаясь.

6. БОЛЕСЛАВ

В эти честные бараньи глаза хотелось плюнуть. Я даже мысленно стал прикидывать, попаду или не попаду, и вышло, что просто не доплюну. Стол чересчур широк. Большое упущение.

— Продолжайте, — вежливо сказал я. — Только, если можно, совсем коротко.

Жаль, что ты не шпион, думал я, глядя, как он то открывает, то закрывает свой честный рот. Жаль, что ты вовсе не тройной агент-вредитель и не работаешь одновременно на предвыборный штаб Зубатова, на команду Генерала, на гондурасскую разведку.