| — Пора решать вопрос о его наследстве». Вождь поднял голову от кастрюльки и жалобно произнес: «Ну чего пристал? Дай спокойно покушать! Наследство — значит, надо нанять адвока... Погоди, ты про какого Маркса?» Черешневая косточка выскользнула у него изо рта и, не долетев до газетного кулечка, свалилась на пол. «Он у нас с тобой всего один, — вздохнул я. — Основоположник одноименного учения. Работать, сволочь, мне мешает. Надо бы его чуток подвинуть». Как только дело коснулось основ, генсек сразу въехал в проблему. «Марксизм нельзя трогать, — твердо произнес он и выбрал в кастрюльке ягодку покраснее. — Избиратель меня не поймет, если я покушусь на святое. Чего-чего, но классовую борьбу ему надо оставить. Нельзя так сразу, нельзя. Если уж в партию сгрудились малые...» «А я?» — перебил я этого хитрована с ильичевской залысиной. «А ты... э-э... ты войдешь в Политбюро на правах сочувствующего капиталиста, — стал юлить вождь. — Наподобие Саввы... как его? Забыл...» Я сложил кукиш и сунул его под самый нос Зубатику. «Не пойдет, — отрезал я. — Ты не на лоха напал, дорогуша. Кинуть меня хочешь? Слава богу, историю нашей с тобой партии я изучил, прежде чем баксы в тебя вкладывать. Савву из-за его бабок ваши же потом и замочили, факт. А не замочили бы тогда, так после революции точно бы грохнули...» Зубатик осторожно отвел фигу от своего носа. «Как же, грохнешь тебя, — недовольно сказал он. — Ты сам первым любого грохнешь, бандит. Ну, чего тебе еще надобно, золотая рыбка?» Я загнул несколько пальцев. «Все наши прежние условия остаются в силе, — стал перечислять я. — Финансы те же, мои выплаты те же. Я, как и раньше, возглавляю твою предвыборную команду. Но ты к тому же официально объявляешь меня своим первым и единственным замом, чьи действия даже обсуждать в первичках отныне запрещено. Любой из козлов, кто на меня наезжает, автоматически становится ликвидатором, раскольником и вообще врагом партии...» «А марксизм?» — тревожно спросил вождь. Дался ему этот марксизм! Ладно уж. Подумав, я решил не включать основоположнику счетчик. «Будет ему отсрочка, до выборов, — великодушно позволил я. — Но потом произведем ротацию. Товар-деньги-товар оставим, а борьбу классов, скорее всего, заменим... скажем, духовным наследием». «Каким-каким наследием?» — не врубился Зубатик, даром что доктор социологии. «Духовным, блин! — объяснил я. Про наследие я сам недавно узнал от одного писателя, который сочиняет нам частушки для партийной прессы. По сто гринов за десяток. — От слова «дух». Соборность, державность, Жуков с каким-нибудь там Достоевским. Опять же здоровый русский патриотизм... Найдем чем заменить». «Против державности я никогда не возражаю, — успокоился вождь. Он, как видно, гораздо больше опасался пролететь мимо денег. — И против соборности тоже, ради бога. Пусть строят. Я и сам, между прочим, крещеный, с девяносто первого года. На храм жертвовал, у Патриарха два раза был принят, руку ему целовал...» «Последнее-то как раз не обязательно, — заметил я. — Ты же социолог, обязан знать. Ручку целуют барышням и крестным отцам мафии. Патриарх, по-моему, ни то и ни другое...» «Иди к черту, товарищ Сыроежкин!» — обиделся Зубатик, для тренировки осеняя себя крестным знамением. «Но-но, повежливее со мною, — строго проговорил я. — Ты посылаешь к черту не кого-нибудь, а своего главного финансиста, начштаба по выборам и теперь еще первого зама генсека по идеологии. Будешь возникать, партия в моем лице найдет другого кандидата на президентский пост...» Умыв таким образом вождя, я слез со стола, прощально сделал Зубатику ручкой и вышел. Вслед мне полетела косточка от черешни, однако генсек благоразумно промахнулся. |
