Я дотянулся до пульта телевизора, попал на середину новостей первого канала — и моментально убедился в своей правоте. От злости я чуть было не разбил безответный ящик. Сначала еще все шло более-менее нормально. Показали коров, затем колхозников, дали речь генсека. Но зато потом! Этот государственный муж, наверное, объелся любимых груш. Зубатик не нашел ничего лучшего, как выйти в круг и отплясывать. И что отплясывать!.. Ужас!

Злость моя, скорее всего, передалась сотовому телефону, поскольку он тут же произвел долгожданное соединение.

— Вас слушают, — отозвался трубный бас. Это был кто-то из четверки телохранителей. Не то Лукин, не то Марков, я их голоса постоянно путаю. Кроме баса телохранителя из трубки доносилась тихая неразборчивая музычка.

— Это товарищ Сыроежкин, — еле сдерживаясь, зашипел я. — Зови начальника, морда! Ж-ж-живо!

Через пару секунд в трубке объявился сам вождь.

— Чего стряслось? — невнятно проговорил он, что-то дожевывая. — Пожар, что ли? Если не пожар, перезвони попозже. Тут водочка такая, «Астафьев», на целебных травах, вообще бальзам. И тут еще такие ранние сливы! Мммм! Натурпродукт, без пестицидов. Мои избиратели мне притащили, килограмм десять. И знаешь, как эти сливы называются?..

— Значит, сливы жрешь килограммами, — с ненавистью сказал я. — И танцы танцуешь...

— Танцую, — ответил наш генсек, доктор наук и депутат. — Близость к народу, у меня и в программе визита...

— Ты где находишься? — оборвал его я. — В русском колхозе «Заря» или в израильском... кибуце? Говори!

Возникла пауза. Зубатовский голос пошебуршился где-то вдали от телефона: генсек еще раз выяснял у начальника охраны, не сбились ли они часом с пути и точно ли «Заря» — это «Заря».

— В колхозе, — наконец ответил удивленный генсек. — Стопроцентная гарантия.

— А чего же ты пляшешь в русском колхозе?! — заорал я.

— Как чего? «Калинку», — совсем растерялся Зубатик.

Я едва не разбил об стол трубку сотового телефона. Что за божье наказанье! Нашему вождю в детстве на ухо наступил не медведь, а здоровенная американская обезьяна Кинг-Конг.

— Твои пляски показали по первому каналу, — простонал я. — И это была не русская «Калинка». Это был знаменитый еврейский танец «Семь сорок»!

13. «МСТИТЕЛЬ»

«Природа боится пустоты», — любил повторять наш покойный сержант, доверху наполняя свою флягу и наглухо закручивая ее крышкой. Раньше я считал эту ахинею обычным сержантским подколом, типа его дребедени про коммунального соседа. Как же, пустоты! Уж нам-то, спалившим километров сто «зеленки» между Ялыш-Мартаном и Партизанском, отлично было известно, что природа боится лишь одного — напалма.

И вдруг, всего три затяжки назад, я сообразил: ведь не врал нам покойник! Не издевался, как обычно, а правду говорил! Иначе с чего бы на том самом месте, где была и откуда недавно сбежала моя боль, сразу завелось так много интересных мыслей? Только что было пусто, и вот там опять густо, свободного сантиметра не осталось! Мысли-мыслишки били в разные стороны маленькими газированными фонтанчиками, но голова от них не болела, а, наоборот, сладко зудела изнутри.

Сначала я подумал о Боге.

Бога я видел лишь однажды и плохо разглядел. Помню только, что Бог был пожилой и очкастый. Он стоял у сожженной бронемашины пехоты и плакал, глядя на нашу штурмовую роту, от которой в тот раз осталось полтора отделения промерзших замученных доходяг. У Бога был в руках здоровущий мешок, как в детстве у бородатого Деда-Мороза, вытертые лычки медслужбы и тусклые майорские звезды на погонах.