Вспоминая тот исторический разговор, я сидел в своем штабном парткабинете за два дня до выборов. За стеной стрекотали принтеры, жужжали факсы, хлопали двери, носилась туда-сюда людская мошкара: помощники, агитаторы, функционеры и прочие суетливые дармоеды. Хорошо еще у меня здесь отдельные умывальник и сортир — не обязательно ходить через приемную, видеть эти рожи, толстеющие за мой счет. Приближение красной даты на настенном политкалендаре сегодня раздражало меня — похлеще старикана Маркса. Временами мне даже хотелось, чтобы послезавтрашнее событие прошло как-нибудь само, как фурункул на шее, а я проснулся бы уже здоровенький, после подсчета голосов, и будь что будет... Но нет, сказал я себе, отступать теперь некуда. Кредиты взяты, бабки вложены, ставки сделаны. И я — правая рука этой головы с залысиной. Этого фруктолюба, соборника-державника с прибавочной стоимостью. Ох, только бы наш вождь напоследок не подгадил! Он ведь может, когда захочет. У него особый талант совершать внезапные глупости на потеху журналистам. То карточку для голосования в думском толчке забудет. То в прямом эфире начнет в носу копать, словно нефть там нашел. То вдруг так пошутит на пресс-конференции, что хоть помещение потом проветривай. Причем есть же у балбеса четкие сценарии на все случаи жизни, так ведь нет: тянет его на отсебятину! «Это как волна, — потом оправдывается. — Захлестывает, несет, не могу остановиться...» Несет его! Летучий голландец хренов.

Я невольно поморщился, отводя глаза от красного дня календаря. Взгляд мой немедля уперся в другое напоминание о скорых выборах — забытую в углу пачку листовок с зубатовской физиономией в окружении спелых колосьев. Листовки нам делали по бартеру, в обмен на вагон деловой древесины. Художнику я отстегнул наликом, чтобы нарисованный генсек вышел покрасивее оригинала: нам ведь не детей пугать, а привлекать избирателя. «Понял. Соцреализм», — мигом усек художник и сделал из портрета настоящую конфетку. Сам оригинал сегодня рано утром отправился на бронированном джипе в подмосковный колхоз «Заря» — встречаться с крестьянским электоратом и раздавать на этих портретах автографы. Я лично проследил, чтобы охрана загрузила в машину семь пачек с глянцевым Товарищем Зубатовым улучшенного качества.

И вот день в самом разгаре, а от вождя — ни слуху, ни духу. А вечером, между прочим, теледебаты в «Останкино». С-с-скотина.

Уже минут сорок я пытался связаться с Зубатиком по мобильному телефону, но пока безрезультатно. После набора номера сразу начинались помехи, потом сквозь них пробивался виноватый комариный писк в трубке — и отбой. Видимо, колхоз располагался в зоне неуверенного приема сотовой связи. Техника у нас просто на грани фантастики, вернее, за гранью. Предлагал же я генсеку съездить выступить на обойную фабрику: оно и в центре Москвы, и у меня с ними контракт на двести кусков, не отвертятся от гостя. Нет! К земле-матушке вождя потянуло, босоногое детство в башку ударило. По-хорошему и мне надо было поехать вместе с генсеком, подстраховать его тылы. Но уж извините, не смог себя пересилить. На колхозы у меня сильнейшая аллергия со студенческих еще времен, когда абитуриент МГУ Сыроежкин целый месяц барахтался в подмосковной грязи среди корнеплодов, жрал склизкую овсянку и вдобавок подцепил желтуху. Хорошо в краю родном, пахнет сеном и говном... Там хорошо, но мне туда не надо.

Снова набрав комбинацию из двойки, трех нулей и трех шестерок, я снова услышал в трубке шум, писк и отбой. Вот дьявол! Опять не соединилось. В принципе каких-то опасных инцидентов в колхозе «Заря» я не боялся. Четверка преданных телохранителей во главе с бугаем Ивановым спасет вождя от любого злоумышленника, если такой вдруг и объявится среди трудового крестьянства. Но вряд ли таковой здесь отыщется: грязные лапотники — наш надежнейший электорат.