Топография Кремля даже после ремонта оставалась крайне запутанной. Любой злоумышленник, чудом преодолев все кордоны на входе, сроду не отыскал бы в наших лабиринтах нужного поворота и, проплутав часок-другой, добровольно отдался бы в руки секьюрити. Сам я, не желая попадать в глупое положение, первым делом изучил по карте пару-тройку удобных быстрых маршрутов.

Как видите, пригодилось. Более чем.

Вопреки математике, кратчайшим расстоянием между двумя точками здесь была кривая. Зигзагообразные переходы я преодолевал прыжками, незапертые двери открывал пинками. Техника бега в закрытых помещениях у меня была хорошо отработана со школы, где нашу учительскую и мой кабинет литературы разделяли длинный рекреационный зал и четыре лестничных пролета. У своих учеников я проходил под кличкой «Пикирующий Болек». Под ноги мне лучше было не попадаться...

Дверь. Еще дверь. Еще тамбур. Господи, да сколько их? Новых, что ли, успели понастроить?

Самая последняя дверь была замкнута электронным «сторожем», но у меня в руке уже имелся наготове пластиковый пропуск.

Пластик вошел в прорезь. Смачно щелкнув, механизм сработал, и я очутился на асфальтовом пятачке внутреннего двора.

Белая стрекоза и сверху-то слабо напоминала аллигатора, а вблизи — тем более. Кто, интересно, так хулиганит, придумывая эти названия? Наверняка какой-нибудь эстет из отдела дизайна. При случае попрошу Камова, пусть объявит ему выговор. Чтоб не выпендривался.

Пилот, слава богу, уже сидел на своем месте. Сдвинув на затылок шлем, он разгадывал скандинавский кроссворд из «Собеседника».

— Летим! — скомандовал я, козликом запрыгивая в кабину. Ремни безопасности на сиденье были точно такие же, как в обычном автомобиле.

— Уже? — осведомился пилот, косясь на переднюю панель «аллигатора». Там между непонятными рычажками и звездочками приборов поблескивал обычный хронометр.

Вертолетчик был не из моей команды и мог не знать меня в лицо. Я стараюсь особо не светиться на телеэкране.

— Уже! — торопливо сказал я. Секундная стрелка хронометра, по-моему, чересчур резво описывала круг. — Заводите вашу механику.

Пилот лениво отложил кроссворд в сторонку. Он явно принимал меня за рядового сотрудника предвыборного штаба. Много их нынче развелось, командиров.

— Мне велено через час, — спокойно проговорил он. — У меня, между прочим, есть график полетов...

Стрелка сделала еще полкруга. Самое глупое, что я мог себе позволить, — это препираться с упрямым вертолетчиком, который к тому же формально был прав.

— Вы в каком звании? — с ходу спросил я.

— Ну, предположим, майор, — нехотя отозвался вертолетчик. — А вам-то что?

— Выбирайте, майор, кем хотите стать, — без церемоний предложил я, — полковником или лейтенантом? Только быстро. Даю пять секунд.

Пилот вытаращил глаза. Сморгнул. Уже хотел нагрубить. И тут, кажется, меня опознал.

А опознав, наверняка припомнил те гадости, которые про меня говорят и пишут в Москве. О том, какой я подлый и злопамятный. Мстительный и коварный. Короче, кардинал Ришелье с отравленным фломастером: одна резолюция — и нет человека.

Лицо вертолетчика позеленело, как будто он уже получил порцию моей отравы. Пальцы его сразу забегали по приборной панели, оживляя стрекозу с крокодильим прозвищем. Кабина стала быстро наполняться шумом и гудением — сначала тихим, потом все более и более громким. Где-то высоко над головой острые лопасти со свистом принялись шинковать жаркий воздух. «Ка-75» проснулся и начал нетерпеливо подрагивать всем корпусом: ему уже хотелось поскорее оторваться от скучной земли.

Очень вовремя из двери, ведущей во дворик, показался запыхавшийся референт Паша.