Взваливать ее на тебя было бы не по-мужски. Ты же сама видишь… Ты решила, что в чем-то виновата, и за три дня испереживалась так, что страшно смотреть. Но ты не можешь винить себя за то, что я в тебя влюбился. А я виноват во многом, но у меня не было выбора. Только больше всего виноват он сам, и от этого мне легче будет жить. Хотя клянусь тебе, пусть мое преступление не может быть доказано и мне нечего бояться, я не в силах не мучиться из-за случившегося, так уж я устроен.
Я смотрела на красивого чужого человека, который слегка кокетничал своей тонкой душевной организацией, и думала, стоит ли признаваться, что убийство он совершил зря. Что Леня не писал угрожающих писем и не подозревал об Ирине. Наверное, не стоит. Он выстроил концепцию, от которой ему легче жить. Так пусть ему будет легче! Несмотря ни на что, мне его жаль. Он никогда не будет по-настоящему счастлив. Я убеждена почему-то — никогда.
Олег берет меня за руку, и я машинально морщусь. Прикосновения его тонких пальцев почему-то мне неприятны. Он привлекает меня к себе, и от легкого и столь милого мне недавно запаха хорошего одеколона меня начинает мутить. Я вырываюсь и бегу в туалет, где — простите за подробность — меня тошнит. А когда я возвращаюсь, моего гостя уже нет.
Телефонный звонок звучит долго и мучительно. Так долго, что я, не собиравшаяся откликаться, не выдерживаю и беру трубку.
— Да?
— Надя? Это Светлана Петровна. Ты что, простудилась?
А у самой голос ликующий, молодой.
— Слегка.
— Надя! Я поговорила с ним сейчас.
— С ним? — Мое сердце падает.
— С Костей. Я вдруг взяла и просто у него спросила. Спросила, не он ли убил Софью Александровну или Леню. И знаешь, что он сделал?
— Нет.
— Он засмеялся. Я давно не видела, чтобы он так хохотал. Эта мысль показалась ему безумно смешной. Мы с тобой с ума сошли, Надька! Разве он мог кого-нибудь убить? Он для этого слишком сильный, правда? Да?
— Да.
— И, ты знаешь, я тебе еще что-то скажу, что тебе должно быть интересно. Тебе ведь интересно все, что имеет отношение к Софье Александровне, правда?
— Да. — Я врала. Мне сейчас интересно в жизни было лишь одно — лечь и закрыть глаза, и чтобы никто меня не трогал. Только Светлана Петровна казалась мне слишком счастливой, чтобы я решилась портить ей настроение.
— Он спросил, откуда я знаю, что именно его связывало с Софьей Александровной, а я ответила, что догадалась. И он рассказал мне, что она не писала ему угрожающих писем, а говорила с ним лично. Непосредственно, понимаешь?
— Да.
— А потом ему пришло письмо. Где-то незадолго до ее смерти. Приводятся те же факты и требуют перевести на некий абонентский ящик определенную сумму. Представляешь? Ну, он удивился и отправил на этот ящик ответ: «Я за одно дважды не плачу». Только Софья Александровна уверяла, что никакого письма ему не посылала. Он заподозрил Леньку. Тот ведь единственный был в курсе всех афер. А уж когда Костик узнал про Ленькины финты с Абрамовым, то серьезно его проработал. И Ленька клялся и божился, что с Абрамовым он грешен, но вот с письмами ни сном ни духом. А потом — новое письмо. Ну, а дальше ты все знаешь. Вот я и решила, что тебе это будет интересно. Давай, записывай номер ящика.
— Спасибо.
— Ленька наверняка утонул случайно, так что не грусти. А Софья Александровна… В конце концов, есть милиция, это ее дело, а не твое. Жизнь прекрасна, Надя, правда?
— Да.
Хотя мне в тот момент вовсе так не казалось. Плакать о разбитом сердце нынче не в моде, и я не плакала. Я сидела и думала, есть ли такая болезнь — рак души? Это когда душа разрастается и занимает слишком много места в человеке, отнимая его у других органов, а потом начинает болеть. |