Дебютантом Рой держался очень скромно. Роман написал он короткий, тщательно отделанный и, как все воспоследовавшие, выдержанный в строгом вкусе. И разослал его всем ведущим писателям того времени, присовокупив в любезном письме каждому, сколь глубоко восхищен его произведениями, как много узнал, изучая их, как горячо желал бы идти — хоть на приличествующем расстоянии — тем путем, который освещает адресат. И он де кладет свою книгу к ногам великого художника как дань уважения юноши, вступающего в литературу, к тому, кого всегда считал своим наставником; извиняется, что осмелился отвлекать такого занятого человека ради робкого опыта новичка; просит оценки и совета. Формальных ответов было мало. Те, кому он написал, тронутые похвалами, отвечали длинными посланиями — одобряли его книгу, а то и приглашали на ленч. Нельзя было не поддаться его искренности и восторженности. Совета он просил так уничиженно и так горячо обещал к любым рекомендациям прислушаться, что это впечатляло. Вот, казалось, стоящий случай ударить палец о палец.

Роман привлек к себе внимание, дал автору знакомства в литературных кругах, и вскорости Роя можно было видеть на любом званом чае в Блумсбери, Кэмпден-хилле или в Вестминстере разносящим бутерброды или принимающим пустую чашку у какой-нибудь пожилой дамы. Юный, простодушный, веселый, с готовностью встречавший смехом чужие остроты, он не мог не нравиться. Его вовлекли в клубы, которые собирали в погребках гостиниц на Викториа-стрит или в Холборне литераторов, начинающих юристов и увешанных бусами дам на обед по три с половиной шиллинга и на дискуссию об искусстве и литературе. Оказалось, у Роя явный дар к послеобеденной беседе, и он так мил с коллегами, соперниками и современниками, что те стали прощать ему происхождение из хорошей семьи. Он был щедр на похвалы их желторотым писаниям и, стоило дать на отзыв рукопись, никогда не находил там недостатков. И его сочли не только приятным товарищем, но и авторитетным судьей.

Он написал второй роман, прилагая исключительное трудолюбие и следуя советам, преподанным старшими собратьями. Было не более чем справедливо, что отдельные из них писали по его просьбе рецензии в газеты, с которыми заранее договаривался Рой, и не более чем естественно, что рецензии оказывались положительными. Роман имел успех, но не такой, чтобы возбудить поголовную подозрительность конкурентов. Те, напротив, утвердились во мнении, что Рой пороха не выдумает. Славный малый, ничего особенного; ему охотно помогали те, до чьей высоты ему было не подняться, чтобы встать им поперек дороги. Что ж, некоторые теперь горько усмехаются над своим промахом.

Но, говоря, что Рой зазнался, ошибаются. Он никогда не терял скромности, самой привлекательной своей черты еще с юных лет.

— Разве я большой писатель? — мог говорить он вам. — Лишь сравню себя с гигантами, то попросту не существую. Прежде я подумывал, что некогда напишу по-настоящему великий роман, но давно уже на то не надеюсь. Хочу только, чтобы люди сказали: он делает все, что в его силах. Работает. Не позволит себе ни единой небрежности. По-моему, я умею найти неплохой сюжет и правдиво разработать характеры. В конце концов, пудинг готовят, чтобы съесть; а «Игольное ушко» имело тираж тридцать пять тысяч в Англии и восемьдесят — в Америке, а по договору на следующую книгу мне дают больше, чем когда бы то ни было.

И разве, в сущности, не та же скромность заставляет его посейчас письменно благодарить рецензентов за похвалу и приглашать их на ленч? Мало того: если кто отзовется неодобрительно, а Рою и при нынешней блестящей репутации иногда крепко достается, то в отличие от большинства из нас, кто передернет плечами, мысленно ругнет обидчика, невзлюбившего твое произведение, и выкинет инцидент из головы, он пишет такому рецензенту длинное письмо, выражая сожаление, что тот счел книгу плохой, но рецензия, мол, так интересна сама по себе и, смело можно сказать, показывает столько критического чутья и такое чувство слога, что просто невозможно не откликнуться.