|
И, кроме всего прочего, мне подумалось, что вернуть ее в реальность сейчас, когда она упивается настоящим — сейчас заставить ее думать о завтрашних соревнованиях, о риске простудиться, или беспокоиться об обивке сидений в моей машине — было бы равносильно напоминанию о том, что ее мать умерла. Я ей разрешил наиграться от души, я разрешаю ей все: она у меня живет внутри воздушного шара, моя девочка, и я делаю все, что в моих силах, для того, чтобы он не лопнул. Это единственное, что я еще могу для нее сделать. Я должен постараться стать таким же безмятежным, как она. Например, мне не следует думать о пережитом сумасшедшем дне, меня не должна мучить мысль, что, по всей вероятности, я потерял работу именно в тот день, когда мог бы стать…, стоп, я же не должен об этом думать. Мне нужно синхронизироваться с частотой ее тяжелого дыхания, с ее усталостью без прошлого и будущего. Мне нужно постараться самому побыть в воздушном шаре. Снег. Гормоны. Эмоции. Молчание. Но это молчание, сам не знаю почему, для меня невыносимо. Я должен что-нибудь сказать.
— Здорово же вы им задали, — говорю я. — Да. А ты видел, что сделал этот дурак Мирко? Мне не следует делать ей замечание по поводу нехорошего слова, ей обычно за это выговаривала Лара. — Это тот, что насыпал снег за шиворот Бенедетте? — Да. Она даже заплакала, убогая. Убогая… Вот об этом, пожалуй, стоит поговорить. — Убогая? И где ты слышала это слово? — А что? Это вульгарно? — Да нет, наоборот, это редкое слово, если, конечно, его не сицилианец говорит. — Так Роксанна все время говорит, — она оборачивается ко мне и улыбается. — Эй, и правда, ведь она же из Сицилии! Внимание: ведь это та Роксанна, что живет в интернате. Она не сирота, но оба ее родителя находятся в коммуне, где проходят реабилитацию наркоманы. Значит, эту тему надо закрыть. Да и фамилия Лары — Сичилиано. Сейчас же нужно поменять тему разговора. — А по-римски в этом случае говорят «бедняжка», — объясняю я. — Бедняжка? — Да. Бедная, бедняжка. — А на миланском диалекте как это будет? — По-милански? Не знаю: может быть, бедолага. Она смотрит на меня и размышляет. — Что-то вроде бедная звездочка? Сегодня просто сумасшедший день получается. Бедная звездочка, бедняжка: это она о себе… — Не знаю. Я не очень-то в ладах с миланским диалектом. Я ж с Рыму-у-у! Я повышаю голос, нажимаю на клаксон, высовываю руку из окна, растопыриваю пальцы, показывая рога, — в этой дорожной пробке я сразу становлюсь похож на одного из многих неврастеников, потерявших терпение, а по правде говоря, меня вовсе не волнует, что мы все еще торчим в хвосте: весь этот спектакль только чтобы рассмешить Клаудию. И Клаудия смеется. — Знаешь что, — говорю я ей, — после соревнований, в понедельник, махнем в Геную в океанариум, ведь у нас с тобой целая куча выходных. Клаудия перестала смеяться, нахмурилась. — А как же дядя? Разве он не обещал остаться с нами до вторника? Дерьмо. — Дядя не приедет, звездочка. — Но ведь он же обещал приехать сегодня и оставаться на все выходные и праздник Святого Амброзия. — Да, но он не может, ему надо быть в Лондоне. — Зачем это еще? — Наверное, ему нужно туда поехать, чтобы успокоить какую-нибудь капризную диву. Элизабет Херли. Бритни Спирс. Ты же знаешь, какие они чувствительные… — А что ты имеешь в виду? Допустим, он туда поедет, и что он там будет делать, чтобы утешить их? — Да я же сказал просто так, звездочка, я у него не спрашивал, что он там будет делать. |
