На платформах, которые обычно применялись в карнавальных шествиях, были установлены не красочные декорации, а мрачные нагромождения бетонных и железных, проржавевших от старости и сырости, конструкций, покрытых бурыми наплывами известковых отложений. С арок свисали сталактиты, по бетонным стенам текла вода, а на полу валялся всяческий древний мусор. Все это было пыльным, грязным и совершенно непрезентабельням для такого торжественного действа, как военный парад в честь победы над врагом.

Среди этих мрачных подземелий, возились детишки, опекаемые своими Няньками. Когда зрители рассмотрели этих детей через электронные увеличители, то по трибунам пронесся тяжелый, горестный вздох мужчин и громкие, истерические рыдания женщин. Дети были одеты в грязные лохмотья, младенцы были замотаны в какое-то тряпье и куски пластиковой пленки. Четырех, пятилетние малыши нянчили младенцев, поили их чем-то мутным из банок из под пива, совали им в руки вместо игрушек какие-то комки из пластика и фольги. Все они были молчаливы и сосредоточены и, что было самое страшное, они не играли эту роль, они снова жили в этом чудовищном, совершенно непригодном для существования, мире.

Мальчишка лет семи, вооружившись какой-то железкой, отгонял от группы детишек поменьше здоровенного, песочно-бурого крысоглава, который истерично пищал и яростно бросался на него. Наконец, юный охотник изловчился и размозжил этой твари голову, после чего поддел полуметровое тело на железку, попугал этой мерзкой тварью малышей, а затем вышвырнул её с платформы. Дети варили себе похлебку в котелках, сделанных из каких-то мятых жестяных коробок, на жутковатых, чадящих копилках и ели её из грязных, пластиковых мисок. Девочка, лет восьми, бинтовала руку трехлетнему малышу и бинт этот вызывал отвращение, так как весь был покрыт бурыми пятнами засохшей крови. Внезапно, наверху появились трое мужчин в боескафандрах с бластерами наизготовку и мальчуган лет одиннадцати резко взмахнул рукой. Дети мгновенно попрятались по каким-то норам. Трое малышей постарше, подхватили котелок и коптилку, другие похватали младенцев и, зажимая им рты, быстро скрылись с глаз, их Нянька покинул свой сторожевой пост последним.

Ублюдки, а всем было ясно, что это были именно они, спустились на помост, прошли через нагромождение бетонных блоков, пальнули несколько раз из бластеров в глубь бетонных нор, и, снова поднявшись наверх, где-то исчезли. Как только они скрылись, из какой-то невообразимо узкой щели высунулся тот малец, который спрятался последним и тихонько свистнул. Малыши стали выползать из своих укрытий, а мальчуган сделал в ту сторону, куда ушли ублюдки, неприличный жест и погрозил им кулаком.

Над трибунами повисла гробовая тишина. Было слышно каждый судорожный вздох, каждый нервный женский всхлип. И такая картина была на каждой из платформ. Няньками были дети в возрасте от семи до пятнадцати лет и все они были ловкими, смелыми и мужественными мальчиками и девочками. Но, пожалуй, самая трогательная картина была на одной платформе, где за тридцатью шестью младенцами, которые едва умели ходить, ухаживала женщина-андроид с обожженным бластером лицом. Помимо того, что её лицо было изуродовано плазменным зарядом, у нее еще были повреждены ступни ног и она передвигалась от одной пластиковой коробки, которая заменяла детский манеж, к другой, на коленях. Нужно было видеть то, как младенцы тянули к ней ручонки.

Как только все платформы с детьми прошли мимо первых трибун, на проспекте появилось еще десять платформ. Эти платформы были даже больше размером, чем первые и на них стояли пластиковые декорации, изображавшие различные уголки храмового комплекса святого Маргота, вокруг которого, чинно и неспешно, ходили манекены в кроваво-красных рясах, со смиренно сложенными руками и опущенными головами.