Прежде, чем он у нее что-нибудь успел спросить, она сказала:

— Не расстраивайся Джон-Пол. Несчастная женщина. Ее сын погиб в «Глобусе». Она не может с этим смириться.

Она вытирала его щеки, лоб, подбородок — все, что не было закрыто больничной одеждой, которая была на нем.

— Но она думает, что я…

— Тихо, не шуми, — оборвала его Элли. — Ты тут не причем. Просто, она потеряла чувство реальности. Расслабься, ни о чем не думай. Я принесу тебе таблетки, и ты уснешь.

«Но что-то было не так и с моей стороны».

Спички.

Огонь.

Не в состоянии до конца проснуться, а также из-за визита этой женщины он забыл об огне, о том, как он устроил этот поджог.

Он сомневался в том, что уснет снова, даже если медсестра даст ему снотворное.

На следующий день правда стала очевидной. В палате было целое собрание: его родители, обнявшись, стояли у окна, а около его койки были уполномоченный Поланский и детектив Катер, который, если что-нибудь говорил, то грубо и резко. Он лежал и слушал, кивая и понимая все, о чем они говорили. Голова была ясной, боль прошла, но что-то осталось у него в груди: то ли сердце не справлялось после долгого пребывания в небытие, то ли что-то еще, напоминающее пустоту, вакуум. Может, это была душевная пустота, перемешавшаяся с чувством вины, или даже чувство одиночества, которое стало еще острее за последнюю неделю. Как бы то ни было, он лишь слушал, стараясь никого не упоминать в этом маленьком пространстве.

Он кивал, слушая каждое слово уполномоченного. Он не был ответственен за случившееся. Да, он зажег спичку, чтобы осветить захламленный балкон. Да, мусор на балконе загорелся. Но это не могло повлечь за собой крушение самого балкона. Конечно, огонь можно было предупредить, но система предупреждения пожаров в этом театре должным образом не работала. Пожар обратил в бегство некоторых из детей, что, в общем-то, спасло им жизнь.

— Ты не виноват, — сказал Адам Поланский. — Но…

«Но…» — это опасное и хитрое слово, которое напоминает затаившуюся в дебрях обвинения змею.

— Но кто-то же виноват в том, что балкон обрушился, — возразил детектив Катер. — То, к чему мы пришли, пока не раскрывает всей правды.

И почему-то он подумал о мистере Зарбуре. Бедный мистер Зарбур. Наверное, он так и не вышел из шока, как об этом писали газеты.

— Мистер Зарбур… — сказал он.

— Конечно, — ответил детектив. — Ты не должен никого защищать — ни мистера Зарбура, ни кого-либо еще. Ты обязан говорить правду, ничего не скрывая.

Но ему нечего было скрывать.

— Мистер Зарбур мог что-нибудь упомянуть при тебе о состоянии балкона? — снова заговорил детектив Катер.

— Нет. Я думал об этом. Там были ящики и все такое. Прежде я туда старался не ходить. Мне не нравилось там находиться.

— Почему?

— Там было пыльно и грязно. Оттуда постоянно слышался странный шум. Наверное, бегали крысы.

— Ты уверен, что это были крысы?

— Уверен, — головная боль снова к нему вернулась, будто пружина, выскочив из своего механизма, стала в распор его черепа.

— Какие звуки там были еще?

— Не понял…

— Может, что-нибудь похожее на то, что ты слышал перед тем представлением, перед самым крушением балкона. Мистер Зарбур что-нибудь говорил об этом балконе загодя до того?

Разве минутой до того он об этом не спрашивал?

— Нет, — будто молоток ударил у него в голове где-то над правой скулой.

И тут вмешался отец.

— Я думаю, у моего сына сильные головные боли.