Мы потихонечку тащились по благословенной Франции, давали представление то там, то здесь, и все было вполне мило и хорошо, только вот я все чаще задумывалась о том, что же мне делать дальше.

Учиться — таких денег не набралось бы и у всей труппы, даже впади она полным составом в белую горячку и реши мне эти деньги отдать.

Работать? С цирковым опытом меня оторвали бы с руками на любой ферме, а также, к примеру, в такелажной мастерской, но зачем ради этого уходить из цирка? Еще был вариант поработать нянькой, с малышней обращаться я, как и всякая цирковая девочка, умела. Кроме того: стриптиз, официантка в баре, посудомойка и объездчик лошадей. Прелестно, не правда ли?

Поймите меня правильно, чужой хлеб я не ела. Я честно отрабатывала свою долю и могла бы делать это и впредь, но…

Но мне было восемнадцать лет. И мучительное ощущение, что надо спешить, надо лететь вперед — не оставляло меня ни во сне, ни наяву.

К тому же все чаще, выходя после представления гулять по улицам того городка, где мы останавливались, глядя на девушек и юношей, мамаш с колясками и папаш с газетами, почтальонов, полицейских и молочников, старух со спицами, женщин с сумками — глядя на весь этот большой НЕЦИРКОВОЙ мир, я все острее чувствовала себя чужой. И мне не нравилось это чувство.

Загнав зверей в клетки, я остервенело мылась в душе, соскребая с себя едкий запах хищников, потом выливала на себя пузырек духов, натиралась дезодорантом даже в таких местах, которые сроду не потели, — и уходила на прогулку.

Пила кофе в маленьких открытых кафе, ела горячие булочки и воображала себе, что я обычная девушка восемнадцати лет, живущая в этом городке. Сейчас я допью кофе и пойду к себе домой. А в этом доме у меня есть своя комната, а еще душ и туалет, настоящие, фаянсовые, а не из досок…

И еще у меня есть семья.

Нет, не подумайте, что я не люблю всех своих в цирке. Они замечательные. И Мамаша Солейль, и фрау Штюбе, и дядюшка Карло, и Клод, и Тос, и Мими, Рико, Санта, Марселла, Жюль, Огюст, Пьер… Они — моя семья, потому что другой у меня нет. Но где-то глубоко в душе мне очень хотелось, чтобы у меня были мать и отец, как у всех.

И я сидела и пила кофе, изо всех сил оттягивая тот момент, когда мне нужно будет возвращаться в цирк.

За месяц неспешного пути, к середине августа, мы доползли до Труа, откуда до Парижа час на электричке, и здесь на нас навалились несчастья.

Сначала пали две лошади из пяти. Потом у тигрицы Беллы случился приступ ревности, и она вышибла глаз своему муженьку, тигру Малю.

Собачки фрау Штюбе удрали за местной течной сукой и почти все погибли в неравном бою с местными могучими и лохматыми кобелями.

Клоун Тото пришел к дядюшке Карло и сообщил, что ему предложили очередной выгодный контракт в местном кабаре.

Честно говоря, последнее являлось наименьшей потерей для труппы, потому что клоун из Тото был отвратительный. К тому же выгодные контракты ему предлагали и раньше, после чего Тото неизменно возвращался — иногда побитый, иногда пьяный, но всегда без денег.

Однако звери — вот это было уже серьезно.

Именно они привлекали в наш маленький цирк зрителей.

На третий или четвертый вечер в Труа я отправилась в кафе. Сидела себе тихонечко в углу, думала о всяком разном — и тут возник этот человек.

Именно возник — потому что я могла бы поручиться, что в дверь он не входил.

Высокий, стройный, весь какой-то узкий, словно лезвие стилета. Волосы темные, усики тонкие, изящные. Одет… да обычно одет, в костюм, рубашку светлую, хорошие башмаки.

Одним словом, встреть я его через час на улице — не узнала бы.

Узкий прошел к стойке, заказал себе чего-то, а потом повернулся и отправился прямехонько ко мне.