«Говорят, он прекрасен. Да, Гил, так о нем говорят. Что он невыразимо прекрасен».

Кем бы ни был тот, кто рассказал Грейсу о двенде, в наблюдательности ему не отказать.

Шести футов ростом, изящный, с тонкой талией и узкими бедрами, но удивительно широкой грудью и могучими плечами, придававшими ему сходство со стилизованной кирасой, а не живым существом, двенда стоял перед ним. На то, что это мужчина, указывали и плоская грудь, и выпуклость в области паха под свободными черными штанами. Длинные руки заканчивались узкими ладонями со слегка согнутыми пальцами, будто сохранившими память о том времени, когда они были когтями. Ногти на свету отражались радужным блеском.

И, наконец, лицо. О таком лице восторженные друзья Шалака могли только мечтать: белое, как кость, подвижное, умное, с длинными губами и весьма мясистым подбородком, крупным носом, словно компенсирующим худобу впалых щек, и широким, плоским лбом. Длинные черные волосы свободно свисали по обе стороны лица, падали на плечи и волнистой струей скатывались по спине. Глаза…

Легенды говорили правду. Это были черные впадины, но в глубине их мерцал тот же радужный блеск, которым отливали и ногти двенды. В полном дневном свете они наверняка вспыхнули бы, как солнце, встающее над устьем Трелла.

Двенда наклонился над ним, и в этом движении было одновременно и что-то почтительное, и что-то хищное.

— Хочешь, чтобы я тебя съел?

Рингил снова ощутил шевеление в паху.

Возьми себя в руки, Гил. Это твой враг, и ты едва не убил его прошлой ночью.

А сегодня? Может, справишься сегодня?

Ответа он не знал, а потому лишь откашлялся и, стараясь не обращать внимания на пробегающую по телу трепетную волну, заговорил нарочито беззаботным тоном.

— Разве что попозже. Сейчас у меня слишком болит голова.

— Да. — Двенда повторил жест головой, и в чернильных глазах запрыгали огоньки. — Извини за боль. Повреждение незначительное, и здесь ты поправишься скорее, чем в своем мире. К тому же другого способа остановить схватку, не убив тебя, у меня не было.

— То есть я тебе обязан.

Двенда вдруг улыбнулся. Только вот зубы… Не самое приятное зрелище.

— Наверно.

— Спасибо.

Совершенно неожиданно и так быстро, что Рингил не успел среагировать, двенда опустился на корточки и положил ему на щеку горячую ладонь. Длинные пальцы скользнули в волосы, спутались с прядями, потянули…

— Боюсь, Рингил Эскиат, мне потребуется от тебя нечто большее, чем просто благодарность.

Губы были прохладные и твердые, и, прежде чем Рингил понял, чего от него хотят, они раскрыли его рот, и влажный настойчивый язык встретился с его языком. Прикосновение щетины к подбородку оказалось неожиданно мягким, как будто по нему прошлись бархоткой. Тлевший огонек моментально полыхнул, вскинулся, разбежался с кровью.

Двенда отстранился.

— Ты еще не поправился.

Рингил раздвинул спекшиеся губы.

— Мне полегчало.

Но двенда уже поднялся, таким же плавным, быстрым, неуловимым движением, как и опустился. Остался только тающий след: легкое давление пальцев на голову, влажная настойчивость губ, мимолетное, но обещавшее большее, прикосновение языка. Двенда снова отступил из света в полумрак, слишком поспешно, как показалось Рингилу.

— Позволь судить об этом мне, — резко отозвался он.

Удивленный такой сменой тона, Рингил лишь вскинул бровь.

— Тебе виднее, мы же у тебя дома.

— Вообще-то не у меня. — Двенда оглянулся через плечо. — Но уже близко. И будет лучше, если командовать буду я.

— Ладно.

Рингил поднялся — к сожалению, куда с меньшим изяществом.