15 августа Ежов подписал приказ № 00486 о начале операции по аресту «жен изменников Родины, членов правотроцкистских, шпионско-диверсионных организаций, осужденных Военной коллегией и военными трибуналами по первой и второй категориям». Детей ждала печальная судьба: тех, кто постарше, отправляли в исправительно-трудовые колонии, маленьких отдавали в детские дома.

Зачем Сталину понадобилось так жестоко расправляться с семьями репрессированных? Он не хотел, чтобы жены и дети арестованных оставались на свободе, жаловались соседям и коллегам и рассказывали о том, что их мужья и отцы невиновны. Зачем позволять им сеять сомнения в правильности сталинских решений?

Молотова впоследствии спрашивали: почему репрессии распространялись на женщин и детей?

— Что значит — почему? — удивился Вячеслав Михайлович. — Они должны быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких… И разложения в известной степени.

Историки приходят к выводу, что главной целью этой чистки было уничтожение потенциальной пятой колонны в преддверии войны. Чистили по анкетным данным, по картотекам бывших врагов.

Гражданская война, чистки партии, аресты оппозиционеров, раскулачивание и коллективизация — все это затронуло миллионы людей. В число обиженных попала значительная часть населения страны. Их боялись. Сталин и его окружение помнили, что в Гражданскую их власть висела на волоске. Они хотели наперед обезопасить себя.

Вождю, должно быть, дико досаждали просьбы кого-то освободить, помиловать. Неужели его приближенные не понимали, что так надо? Что весь смысл репрессий, всесоюзной зачистки, говоря современным языком, заключается в тотальности? Никаких исключений! Дела есть на всех, скажем, на всех членов политбюро, в любой момент каждый из них может быть арестован. И нелепо задавать вопрос: почему именно он?

Генеральный секретарь исполкома Коминтерна болгарский революционер Георгий Димитров 7 ноября 1937 года записал в дневнике, что на обеде у Ворошилова после праздничной демонстрации Сталин сказал:

— Мы не только уничтожим всех врагов, но и семьи их уничтожим, весь их род до последнего колена…

Анастас Микоян вспоминал, что без разрешения Сталина нельзя было звонить в НКВД. Приняли решение, запрещающее членам политбюро вмешиваться в работу наркомата внутренних дел. Имелось в виду, что члены политбюро не смеют ни за кого вступаться. Молотов приказал своим помощникам письма репрессированных не включать в перечень поступивших бумаг. Он не считал нужным кого-то миловать. Ведь массовые репрессии не были для него ошибкой. Это была политика, нужная стране…

Я не могу не процитировать свидетельство, которому очень доверяю.

«Тот день 1937 года считаю переломным в своей жизни. Вечером вместе с женой приехал к близкому товарищу, заведовавшему отделом в “важнеющем” учреждении. А буквально через пять минут пришел гость в петличках вместе с дворником, начался обыск — до утра. Хозяина увезли вместе со стенограммами съездов партии, а нас отпустили домой. Утром я был в МК партии с покаянным заявлением: прозевал “врага народа”. Там уже был донос: Млечин скрывает связи с разоблаченным врагом народа…»

Это я прочитал в неопубликованных записках моего дедушки. Владимир Михайлович Млечин в восемнадцать лет ушел добровольцем в Красную армию, на Южном фронте — против Врангеля — вступил в партию большевиков. В тридцатые годы он руководил театрально-зрелищной цензурой в Москве. Ни один спектакль, ни одно представление — в театре, цирке, на эстраде — не выходили без его разрешения:

Я стоял на заметной вышке, где и в хорошую погоду кругом сквозило, знал кое-что “запретное”, а догадывался о многом.

Человек боится неведомого. Это и есть страх.