— Она?! — голос красотки прозвучал умоляюще. — Это и есть Елизавета?

— Это и есть, — подтвердил Карлуша.

— Но ты же говорил — «она красива, как бог».

— А разве нет? Разве я неправ?..

Более глупого обмена репликами и представить себе невозможно, но Елизавета и не думала вдаваться в их смысл. Елизавета благополучно перекочевала в таз для варки, но сладчайшим, благословенным вареньем — из крыжовника или вишневым — так и не стала. Варенье — кто-то другой. Тот, кто красив, как бог. А печальный удел Елизаветы — до конца дней своих оставаться толстой жабой. Именно так назвали ее совсем недавно, в набитом под завязку вагоне метро. В развернутом комментарии это выглядело как «Смотри, куда прешь, жаба толстая! Все ноги отдавила! Тебе грузовик надо заказывать, жабьё!» Елизавета так расстроилась, что выскочила на следующей остановке, толком не разглядев своего обидчика. Голос его шел откуда-то сверху и, не исключено, что принадлежал богу. Не имевшему проблем ни с красотой, ни с востребованностью, ни с обменом веществ. А Елизавета имела все вышеназванные проблемы, плюс производные от них: замкнутость, неуверенность в себе, излишняя пугливость и слезливость, а также косноязычие и пристрастие к балахонистым вещам черного цвета.

Вопрос носят ли жабы черное остается открытым.

Толстая жаба — в этих словах заключается теперь позорная Елизаветина тайна. Толстая жаба — наверное, так же думает о ней Женщина-Цунами. Она и пришла сюда, чтобы сделать тайное явным, показать всему миру (и прежде всего — Елизаветиному дорогому Карлуше) истинное лицо жабы. Ее физиономию. Мордуленцию. Рожу-хоть прикуривай. И еще — «МАРИНА», чертова администраторша с лицом Гвинет Пэлтроу и фигурой, которую хочется отнять и тут же напялить на себя, предварительно избавившись от своей, жабьей. «МАРИНА» как на грех явилась с подносом в самый разгар идентификации «девочки» и стала выставлять на стол кофе и сок.

— Принеси мне минералки, — скомандовала администраторше Женщина-Цунами.

— Как обычно?

— Да.

Она здесь завсегдатай, эта рекламная дива. Ну, если и не завсегдатай, то имеет на здешних гарсонов немалое влияние. Об этом свидетельствует раболепно изогнувшаяся спина «МАРИНЫ» и то придыхание, которым сопровождается каждое ее слово: «Да-да, лучезарная! что прикажете, повелительница? целую руки, целую ноги и падаю ниц».

— …Ты прав, — наконец выдавила из себя женщина. Сосредоточившись на Карлуше и явно игнорируя Елизавету. — Она… милая.

— И это все, что ты можешь сказать? В вашу первую встречу после стольких лет?! Ты ведь сама хотела увидеться. Ты настаивала. Я предлагал не ворошить прошлое, раз уж так сложилась жизнь. Не тревожить нас понапрасну.

— Думаю, я поступила опрометчиво, — красотка улыбнулась, демонстрируя нереальной белизны зубы — такие же фальшивые, как и сама улыбка.

— Так ты оставишь нашу семью в покое?

— Конечно.

— И твоя помощь нам не нужна. Опека тоже.

— Если у вас материальные затруднения… Я могла бы…

— Никаких затруднений. Я хорошо зарабатываю, да и Елизавета мне помогает. Она прекрасная аккордеонистка, как и я. Мы концертируем по всей Германии и имеем заслуженный успех.

— Разве она не учится?

— Все это не в ущерб учебе. Мы концертируем в летнее время, когда у нее каникулы.