— Я уже вижу, чего лишилась.

Их феерическая визави постучала по столу кончиками пальцев и мельком взглянула на запястье с часами.

— Вот черт! Совсем забыла, что у меня важная встреча! Деловые партнеры не терпят опозданий, а я тут с вами засиделась. Была рада тебя повидать, старый добрый Гейнзе. Тебя и э-э… Елизавету. Звони, если что-нибудь понадобится. Кстати, вы заказали ужин?

— Нет, — Карлуша попытался придать своему голосу великосветское высокомерие. — Сегодня мы ужинаем в другом месте.

— Напрасно. Здесь отличная кухня. А вообще, на твоем месте я последила бы за питанием дочери. Углеводы нужно решительно исключить из рациона. И усилить составляющую кисломолочных продуктов и злаковых культур… Ну, всего доброго…

— А вода? — угрюмо спросила Елизавета.

— Какая вода?

— Вы же заказали воду. Не выпьете ее с нами?

— В следующий раз, детка. Я и вправду спешу.

Некоторое время после ухода, вернее — позорного бегства Женщины-Цунами отец и дочь молчали. Елизавета в три глотка осушила стакан с соком и углубилась в изучение меню. Салаты (salades), закуски (horsdʼoeuvres), суп из бычьих хвостов (potage à la queue de boeuf), копченая гусиная грудинка (poitrine dʼoie fumé) — ни от одного блюда она бы не отказалась, еще заманчивее выглядит их комбинация. И почему только Карлуша упорствует?

— Ты так и не объяснил мне, кто эта женщина, — рассеянно произнесла Елизавета, переместившись на страницу с десертами. — И зачем ей нужно было врать про квартиру в Германии?.. И про то, что я играю на аккордеоне. И про какие-то дурацкие олимпиады.

— Не знаю, как это произошло… Сам от себя не ожидал подобной глупости. Ты уж прости, блюмхен.

— Я ведь не играю на аккордеоне. У меня нет слуха.

— Вообще-то, это была твоя мать.

— …У меня нет слуха, — еще раз повторила Елизавета.

И крепко зажала ладонями уши. Но и этого ей показалось мало. Этого было явно недостаточно. Что еще придумать, что?!. Ага — сунуть кончики указательных пальцев в самую глубину ушной раковины, насколько это возможно. Пальцы уйдут ровно на первую фалангу, фаланга обособится, заживет своей жизнью — жизнью тесно сомкнутого воинского построения тяжелой пехоты. Слишком малоподвижного и неповоротливого, чтобы противостоять противнику, — грациозным летучим отрядам в доспехах от Джорджио Армани.

Или от Лагерфельда.

Припомнить кого-то еще Елизавета не в состоянии; а ведь их никак не меньше полутора десятков — тех, кого называют законодателями моды. Но дело не в них, а в легконогих воинах, облаченных в дизайнерскую униформу. У каждого воина — лицо Женщины-Цунами. Венценосной стервы, покровительницы злаков, богини кисломолочных бактерий, истребителя углеводов. Лицо Елизаветиной… Елизаветиной матери —

если верить Карлуше, который, как известно, никогда не врет. Почти никогда. Ведь стоит только ему дать слабину и решиться на подлог, как Елизавета моментально все поймет и выведет его на чистую воду. Но сейчас — все по-другому. И вывести Карлушу на чистую воду невозможно: он так же далек от лжи, как и от правды, он находится ровно посередине. А саму Елизавету не устраивает ни правда, ни ложь. Чью сторону ни возьми — все равно будет больно.

Очень больно. Очень.

— У меня нет слуха! Я не слышу тебя! Не слышу! Не слышу-а-а!..

Елизавета кричит в голос, как кричала бы, если на нее напал грабитель или дикое животное. Или она обварила бы руку кипятком. Во всех трех случаях Карлуша знал бы, как поступить, чтобы защитить дочь и уменьшить ее страдания.