Барсам молча покачал головой.

Понимая, что племяннику несладко, дядя Дикран решил разрядить обстановку и рассказать анекдот:

– Араб приходит к парикмахеру. Парикмахер его стрижет, араб хочет заплатить, а парикмахер не берет деньги. «Никак не могу, – говорит, – это общественно полезная деятельность». Араб приятно удивлен и уходит. Наутро парикмахер отпирает свою лавку и обнаруживает под дверью благодарственную открытку и корзинку фиников… – (Одна из спавших на диване близняшек заерзала, почти захныкала, но так и не проснулась.) – На следующий день к этому же парикмахеру приходит турок. Парикмахер его стрижет, турок хочет заплатить, а парикмахер не берет деньги. «Никак не могу, – говорит, – это общественно полезная деятельность». Турок приятно удивлен и уходит. Наутро парикмахер отпирает свою лавку и обнаруживает под дверью благодарственную открытку и коробку лукума… – (Разбуженная ерзаньем сестры, заплакала вторая близняшка, и тетушка Варсениг бросилась к ней и успокоила одним легким прикосновением.) – На следующий день к этому парикмахеру приходит армянин. Парикмахер его стрижет, армянин хочет заплатить, а парикмахер не берет деньги. «Никак не могу, – говорит, – это общественно полезная деятельность». Армянин приятно удивлен и уходит. Наутро парикмахер отпирает свою лавку, и, как вы думаете, что же он обнаруживает?

– Сверток с бурмой? – предположил Кеворк.

– Нет, дюжину армян, выстроившихся в ожидании бесплатной стрижки.

– Ты намекаешь на то, что мы нация крохоборов? – спросил Кеворк.

– Нет, невежественный юноша, я просто хочу сказать, что мы, армяне, друг о друге заботимся и, если находим что то хорошее, сразу делимся с родственниками. Именно этот коллективный дух и помог армянскому народу выжить.

– Да, но еще ведь говорят, стоит сойтись двум армянам, как они делятся на три церкви, – не отступал кузен Кеворк.

Дикран Стамбулян что то проворчал по армянски. Он всегда переходил на армянский, когда пытался вразумить молодежь, но в этот раз ничего у него не вышло.

Кеворк понимал только разговорный армянский, но никак не литературный язык, поэтому нервно захихикал, может быть, даже слишком нервно, чтобы никто не заметил, что он перевел только первую половину предложения.

– Не зли мальчика, – приподняв одну бровь, сказала бабушка по турецки, как делала всегда, когда хотела, чтобы ее поняло только старшее поколение.

Услышав ее, дядя Дикран вздохнул, как мальчик, которого отчитала мать, и стал искать утешения в тарелке.

Воцарилась тишина. На улице только что зажегся фонарь, и в его сонном свете комната вдруг наполнилась сиянием. Все словно светилось изнутри, и люди, и вещи: трое мужчин, три поколения женщин, устилавшие пол коврики, старинное серебро в буфете, самовар на серванте, кассета с фильмом «Цвет граната»  в видеомагнитофоне, множество картин, икона святой Анны и плакат с изображением горы Арарат, увенчанной снежной шапкой. Казалось, с ними вместе здесь замерли призраки прошлого.

Перед домом остановилась машина. Ее фары, как софитом, прорезали внутреннее пространство комнаты, высветив висевшую на стене табличку в золотой рамке: «ИСТИННО ГОВОРЮ ВАМ: ВСЕ, ЧТО ВЫ СВЯЖЕТЕ НА ЗЕМЛЕ, ТО БУДЕТ СВЯЗАНО НА НЕБЕ, И ЧТО РАЗРЕШИТЕ НА ЗЕМЛЕ, ТО БУДЕТ РАЗРЕШЕНО НА НЕБЕ. МФ, 18: 18».

За окном снова прозвенел трамвай, на котором галдевшие дети и туристы перемещались из района Рашен Хилл в аквапарк, морской музей и к рыбацкой пристани.