— Ладно, — говорит бригадир, помолчав. — А папаша где же?

— У себя.

— Где это?

— В своей комнате.

— Да где же это?

Сын и дочь разом подняли руки, указывая на низкую дверь в ногах кровати.

— Покажите, как пройти, — говорит бригадир.

Человек оборачивается к сестре, потом идет к двери и отворяет ее. Она ведет в прачечную, сырую и темную; в глубине другая дверь, которую Пакё-сын без постороннего побуждения отпирает ключом.

Бригадир нагибается, чтобы войти в чулан площадью в четыре квадратных метра, откуда затхло пахнет.

На койке сидит старик в совсем новой блузе, словно подпирающей ему туловище. Узловатые кисти рук скрючились на коленях. Своими часто мигающими, отороченными красным глазами, лишенными всякого выражения, смотрит он на входящих.

Чулан пристроен к дому: только у самого входа можно стоять выпрямившись. Потолка нет. В черепичном скате между стропилами оставлено застекленное слуховое оконце. Пол земляной. На табуретке стоит чистая миска, а перед кроватью — судно, без крышки и пустое, но издающее аммиачный запах.

— Здравствуйте, дядя Пакё, — говорит бригадир.

Старик растерянно поднимает голову, глядит на жандарма и ничего не отвечает.

— Что вы тут делаете, в этой кладовушке?.. Почему вы не в зале, вместе с вашими детьми?

— Ему здесь больше нравится, — грубо выкрикивает дочь.

Все, даже старик, устремляют на нее взоры. Она косоглаза, и от этого еще более наглым кажется выражение ее лица.

— Я со стариком говорю, дайте ему самому ответить… Отчего это вы, дедушка, здесь в такую прекрасную погоду?

Тут так воняет… Разве не лучше было бы вам на улице?

Старик смотрит на дочь, потом на сына, потом наконец на бригадира. Но не произносит ни слова.

— Ну, вставайте, — продолжает бригадир. — Мы пришли, чтобы дать вам подышать свежим воздухом. Мне думается, вы сидите тут не ради собственного удовольствия!

— Вот именно! — бросает дочь. — Ради собственного удовольствия!

Бригадир пытается взять дядюшку Пакё под руку.

Однако старик вырывается с неожиданной прыткостью.

— Нет!

Дочь усмехается.

— Не хотите, чтобы вам помогали? Хорошо. Тогда вставайте сами. Пойдем в залу, там мы с вами объяснимся.

— Нет!

— Отчего?

Молчание.

— Вы боитесь ваших детей?

— Никого не боюсь! — бормочет старик.

— Тогда зачем же вы соглашаетесь, чтобы держали вас тут взаперти?

— Он не взаперти! — возражает дочь.

— Простите. Дверные замки открываются только ключом, а ключи от обоих дверей снаружи. Это называется быть взаперти.

— А если ему тут хорошо? — вопит дочь. — Оставьте нас в покое!

— Оставьте нас в покое! — повторяет старик тем же резким тоном.

— Чего там, — говорит бригадир, — это и без очков видно: ваши дети засадили вас сюда, чтобы быть хозяевами и вместо вас пользоваться вашим имуществом!

— Вранье! — сквозь зубы выцеживает дочь.

Старик смотрит на нее и лопочет:

— Вранье…

— Старый человек, — объясняет «тонкинец» со сварливым и хитрым видом. — Сил у него больше нет. Хочет сидеть тут, потому что хочет покоя… А насчет того, чтобы есть досыта, — ест досыта.