— Я мечтаю написать картину, — Тучин делился с ней замыслом. — Помпеи, раннее утро, но небо черно, свет лишь от зарева Везувия. Жители с пожитками бегут из обреченного города, в их глазах страх, и только один человек, художник, заворожен ужасным, но при этом невероятно красивым зрелищем и не может сдвинуться с места.

— А как он выглядит? — спросила Маша.

— Он полуобнажен, у него одухотворенное лицо и…

— …и маленькие усики? — перебила девушка.

Тучин улыбнулся. Флирт с Растоцкой его забавлял. Приятно чувствовать себя неотразимым! Девица явно втрескалась по уши! Оставалось только сорвать созревший плод.

Маша спросила еще более нежно:

— Но он спасется? Вернется к своей любимой?

Ответил слушавший их Митенька:

— Не спасется. Там все погибли. Я читал.

Рухнов сочувственно посмотрел на него. Никакой не соперник, товарищ по несчастью. Да и Настя глядит на Митеньку по-другому, обеспокоенно, не так, как на остальных. Видно, тоже переживает за родственника.

Музыка играла постоянно, замирая лишь на время тостов. Общего разговора за столом не получалось, зато все с удовольствием общались с соседями.

— Давно сюда прибыли? — поинтересовался Северский у американца Рооса.

— Уже две недели в России! Ох, как вкусно! — Этнограф попробовал медвежью котлетку.

— Я сам косолапого завалил! — похвастался князь. — Пробудете у нас год, в свою Америку и возвращаться не захотите!

— Да, Россия — лучшая в мире страна! — согласился Веригин и полушутя спросил этнографа: — Надеюсь, господин иноземец, возражений нет?

Американец спрятался за авторитет великого предшественника:

— Еще Геродот заметил: каждый народ убежден, что его собственные обычаи и образ жизни — наилучшие.

— И что, ваши полуголые индейцы тоже так считают? — удивился генерал.

— Представьте себе, да.

— И французы? — поинтересовалась по-французски княгиня Кусманская.

— Ваше сиятельство, абсолютно все народы, — заверил Роос.

— Так они лягушек едят и сыр плесневелый! С таким-то рылом и в калашный ряд!

— Ерунда это все, — заметила Растоцкая, — не едят они плесневелого. Когда после войны вернулись в имение, съестного не обнаружили. Только сыр! Он в погребе плесенью покрылся, и лягушатники ваши есть его не стали. А все остальное сожрали — и собак, и кошек.

Тосты произносились все чаще: и за молодых, и за будущих деток, и за всех присутствующих, и за здоровье отдельных, особо важных, гостей.

Рухнов же заговорить с Настей так и не решился. Девушка вдруг обратилась к нему сама:

— Что-то вы, Михаил Ильич, воды в рот набрали? Выпили мало? Вчера-то с Глазьевым «барыню» плясали, стихи срамные декламировали, а сегодня как немой сидите. Неужто сплин?

О вчерашнем Рухнов помнил далеко не все и окончательно смутился. С трудом промямлил:

— Нет, Анастасия Романовна, не сплин. Соседство с вами подействовало!

— Со мной? — удивилась Настя. — Я похожа на Медузу Горгону?

— Медуза Горгона? Не имел чести быть представленным, — сумел пошутить Рухнов. — Как только вы сели рядом, мной такая нерешительность овладела!

— Хм, я давно заметила, — неожиданно кивнула Настя.