| Природа всегда оставляет родителей в дураках, сказал Регер, дураки же избавляются от детей, сталкивая несчастных отпрысков в черную пропасть детства. Люди бессовестно лгут, будто их детство было счастливым, хотя на самом деле оно было ужасным и пережить его стоило неимоверных усилий; впрочем, люди потому и уверяют, будто их детство было счастливым, что им удалось выжить в аду, называемом детством. Пережить детство — значит сбежать из ада; кроме того, о счастливом детстве говорят из жалости к родителям, которые ее совершенно не заслуживают. Тот, кто говорит о счастливом детстве только из жалости к собственным родителям, совершает подлость по отношению к обществу, сказал Регер. Мы щадим родителей, а следовало предъявить им обвинение в зачатии человека и требовать для них пожизненного наказания. На целых тридцать пять лет заточили меня родители в тюрьму, именуемую детством. Тридцать пять лет они всячески угнетали и мучили меня. У меня нет малейшего желания щадить собственных родителей, они не заслуживают снисхождения, сказал он. Родители совершили по отношению ко мне два преступления, два самых тяжких преступления — они произвели меня на свет, и они угнетали меня; они зачали меня без моего на то согласия, а когда я появился на свет, они стали меня угнетать; в этом и состоят два преступления — в зачатии и в угнетении. У меня, как вам известно, была сестра, которая преждевременно умерла, сказал Регер; она избавилась от родителей своей смертью; родители относились к ней столь же беспощадно, как и ко мне; уязвленные собственным разочарованием, они угнетали и меня, и мою сестру, которая долго это вынести не могла и избавилась от них, скоропостижно скончавшись одним апрельским днем, совершенно неожиданно, как это случается только с молодыми людьми; ей было девятнадцать лет, а умерла она от внезапной остановки сердца, пока мать совершала на втором этаже лихорадочные приготовления к празднованию дня рождения моего отца; мать носилась по комнатам как угорелая, стараясь, чтобы все было чин по чину и не произошло какой-нибудь оплошности, она металась то с посудой, то с рюмками и бокалами, то с салфетками и выпечкой, она допекла меня и мою сестру этой суетой, которая началась сразу же после того, как отец ушел из дома, мать и себя почти довела до истерики, она гоняла меня и мою сестру вверх-вниз по лестницам, заставляла бегать в подвал и в прихожую, думая о том, как бы не допустить какой-нибудь промашки; мать гоняла меня и сестру по всему дому ради праздничных приготовлений, а я все время пытался сообразить, сколько же лет исполняется отцу —пятьдесят восемь или пятьдесят девять; я носился из комнаты в комнату, бегал по дому и все время ломал себе голову — пятьдесят восемь или пятьдесят девять, а может, даже шестьдесят? Мать велела мне открыть окна, чтобы проветрить дом, а я с самого детства ненавижу сквозняки, однако мать я ослушаться не мог, поэтому принялся открывать и закрывать окна, проветривая комнату за комнатой, сказал Регер; мне постоянно приходилось делать то, чего я терпеть не мог, но больше всего в жизни я ненавидел сквозняки, которые начинали гулять по дому, едва распахивались окна; я не мог ослушаться родительских приказов, ибо был приучен их неукоснительно исполнять, я никогда бы не осмелился не исполнить какой-либо приказ, будь то отцовский или материнский, сказал Регер, я исполнял их совершенно автоматически, чтобы избежать наказаний, поскольку родительские наказания были ужасно жестоки, я боялся этих родительских пыток, поэтому всегда исполнял любые приказы, какими бы нелепыми они мне ни представлялись, как, например, распоряжение открыть окна, чтобы проветрить весь дом к празднованию дня рождения моего отца, отчего по комнатам загуляли сквозняки. Мать отмечала все семейные дни рождения, не пропускала ни единого, я же, как вы догадываетесь, жутко не любил этих торжеств, я вообще до сих пор ненавижу всяческие торжества и празднества, любые юбилеи или чествования мне глубоко противны, я — праздниконенавистник, сказал Регер, ибо с детства ненавидел праздники, особенно дни рождения, неважно чьи; тем более сильно ненавидел я родительские дни рождения, меня всегда занимал вопрос: как вообще можно праздновать чей-нибудь день рождения, особенно свой собственный? Ведь появление на свет — это же большое несчастье; я всегда полагал, что в этот день более уместно устроить час траура, час скорби в память о том преступлении, которое было совершенно родителями; такой способ отметить день рождения был бы мне понятен, но устраивать по этому поводу торжество?! А надо заметить, что дни рождения моего отца всегда праздновались с особой, отвратительной мне пышностью, на них приглашали противных мне людей, гости ужасно много ели и пили, но отвратительнее всего были, конечно, поздравления и подарки. |
