| Вскоре после того, как Тинторетто написал своего Седобородого старика, эта картина была продана в Англию, сначала ее приобрела семья герцога Кентского, а позднее Седобородый старик достался моей двоюродной тетушке из Глазго. Между прочим, нынешний герцог Кентский женат на австрийке, вам это наверняка известно, неожиданно добавил, по словам Регера, англичанин, после чего твердо заключил, что считает подделкой именно здешнее полотно Тинторетто. Превосходной подделкой, сказал он. Впрочем, вскоре я выясню достоверно и окончательно, какой из двух Седобородых стариков Тинторетто является подлинником, а какой — подделкой, твердо заявил англичанин, но потом заметил, что нельзя исключать возможность существования двух оригиналов, каждый из которых принадлежит кисти Тинторетто. Лишь такой великий мастер, как Тинторетто, сказал, по словам Регера, англичанин из Уэльса, способен создать две картины, которые не просто выглядели бы похожими друг на друга, но были бы абсолютно одинаковыми. В любом случае — это сенсация, заключил, по словам Регера, англичанин и покинул зал Бордоне. Перед уходом он попрощался со мной, коротко молвив гуд бай!, таким же отрывистым гуд бай! онпопрощался и с Иррзиглером, который был свидетелем всей этой сцены. Чем кончилось дело, мне неизвестно, сказал Регер, я этим не интересовался. Вот каким был тот англичанин, который занял однажды мою скамью в зале Бордоне. Регер уже более тридцати лет считает, что может по-настоящему размышлять только в зале Бордоне и только на тамошней скамейке. В Амбассадоре мне приходят порой на ум неплохие соображения, не раз говорил он, но наилучшие мысли меня озаряют только на скамье в Художественно-историческом музее; в Амбассадоре мне труднее даются так называемые философские размышления, а на скамье в зале Бордоне это получается как бы само собой. В Амбассадоре я думаю так, как думает всякий другой человек, думаю о вещах прозаических, будничных, насущных, а на скамье в зале Бордоне мысли мои высоки и необычны. Например, в Амбассадоре невозможно объяснить содержание Сонаты бури, а на скамье в зале Бордоне — возможно, там не растолкуешь всех глубин, чудес и причуд Искусства фуги, там подобный разговор был бы попросту неуместен, а здесь, на скамье в зале Бордоне, сказал Регер, он способен уловить, развить и довести до логического конца любую, даже самую сложную философему. Зато у Амбассадора есть, разумеется, свои преимущества, которыми не может похвастать Художественно-исторический музей, не говоря уж о том, что с тех пор, как в Амбассадоре заново отделали туалет, они всякий раз приводит меня в восторг, сказал Регер; видите ли, в Вене, где туалеты ужасней, чем в любом другом крупном городе Европы, редко найдешь туалет, чтобы тебя не вывернуло наизнанку или чтобы не приходилось зажимать себе рот и нос, пока там находишься; все венские туалеты — сплошной скандал, даже на Балканах не бывает таких грязных туалетов, сказал Регер. Культура туалетов в Вене не развита, сказал Регер, здешние туалеты — сплошное безобразие, даже в лучших венских отелях туалеты безобразны; таких жутких туалетов нет больше нигде, и если вам потребуется справить малую нужду, готовьтесь к неприятному сюрпризу. Вена известна своей оперой, однако на самом деле ей надлежало бы иметь дурную славу из-за жутких туалетов. У венцев, да и вообще у австрийцев, не развита культура туалетов, нигде на свете вы не увидите таких грязных и вонючих уборных. Поход в венский туалет — истинная катастрофа; не обладая верткостью акробата, там обязательно запачкаешься, а смрад там такой, что он въедается в одежду на несколько недель. И вообще, сказал Регер, венцы крайне нечистоплотны, вряд ли существует европейская столица, которая была бы грязнее Вены; самые грязные квартиры в Европе — это венские квартиры, которые даже грязнее венских туалетов. Венцы постоянно твердят о том, как грязно на Балканах, вы всюду слышите подобные утверждения, но Вена в сотню раз грязнее любого уголка на Балканах, сказал Регер. |
