Слово «жаль» оказалось совсем непонятным старику, как ни старались его объяснить.

— Подох… околел… — бормотал он, продолжая улыбаться. — И ты околеешь…

— А давно это было, когда подохла твоя родня?

— Ух, давно!.. Водка был дорогой тогда…

У «старого шайтана» была своя хронология: он считал по цене на водку, то есть когда был откуп и когда появился акциз. Всем это казалось очень забавным, и все чувствовали себя весело. Парфен сварил в чайнике уху, но не было хлеба и соли. Дарья Гавриловна захватила с собой только несколько пирожных и фунт карамелек.

— А что же, это будет очень оригинально, — заявил Люстиг. — Кажется, еще никто не ел уху с карамельками и пирожным.

— Сахар заменяет до известной степени соль, — прибавил доктор.

Уху съели и без соли, а затем съели зажаренную в золе тетерьку, причем как-то забыли, что «вож» Парфен и «старый шайтан» тоже хотят есть. Костылев почти все время молчал. Ему не нравился тон, каким разговаривали со стариком-вогулом цивилизованные люди. Потом зачем Дарья Гавриловна угощает старика водкой?

— Шайтан, а ты бывал в городе?

— Очень бывал… три раза бывал… Острог сидел…

— За что же тебя в острог садили?

— А не знаю… Бумагу требовал начальник, у шайтана бумага нет…

— За бесписьменность судился, — объяснил Парфен. — Значит, начальство паспорта требовало…

— Нехорошо в остроге, шайтан?

— Зачем нехорошо? Два раза в день кормили… Ух, хорошо!.. Потом шайтана на суде судили… лишили всех прав состояния…

— А какие у тебя права?

— Не знаю… начальство знает…

— Ну, как же ты теперь без всяких-то прав живешь?

— Ничего, живу…

Все хохотали. Что может быть, в самом деле, смешнее дикаря, лишенного каких-то мифических прав? Смеялся вместе с другими и «старый шайтан». У него было единственное право — умирать с голоду, — и этого священного права не могла его лишить даже самая сердитая власть.

— У нас сегодня этнографическая ночь, — заметил доктор, любивший научные определения. — Не правда ли, Григорий Семеныч? Что вы все время молчите?

— Да так… не говорится. Да и спать пора, господа. Завтра рано придется встать. Предупреждаю…

Был уже девятый час, и все охотно согласились с этой счастливой мыслью. Парфен очень искусно устроил «девственное ложе» для Дарьи Гавриловны. Он надрал моху, наломал мягких пихтовых веток и даже пожертвовал собственный зипун.

— Настоящая перина будет, барышня…

— Я боюсь одна спать, господа, — предупредила Дарья Гавриловна. — Пожалуйста, не бросайте меня на произвол судьбы, как давеча… Это будет некорректно с вашей стороны.

Кругом ели устроилось настоящее становище. Каждый устроился, как хотел. У огня оставались Костылев и «старый шайтан». Старик сильно захмелел, крутил время от времени своей головой и продолжал улыбаться.

— Зачем ты водку пьешь, шайтан? — спрашивал Костылев, раскуривая папироску.

— Ух, люблю!.. Шибко люблю!

— Потом будешь хворать… голова заболит…

— У меня не болит…

Молчание. Тихо-тихо кругом, точно в пустой церкви. Изредка эта тишина нарушалась только теми неясными звуками, которые по ночам слышатся в лесу и происхождение которых трудно объяснить. Осторожно ли крадется хищный зверь, шарахнулась ли шальная ночная птица, стучит ли собственная кровь в ушах — ничего не разберешь.