— Что же, отлично… — бормотал Костылев, поглядывая на ухмылявшегося Фомина. — Да, хорошо…

Таким образом, вопрос был решен, и доктор мог вернуться на свое пепелище со спокойной совестью. Дорогой он тоже ухмылялся и повторял про себя: «Тоже обрадовала милейшая Дарья Гавриловна почтеннейшую публику… Вот дурища писаная!» Он был прав, потому что не успела за ним затвориться дверь, как Фомин и Костылев накинулись на Люстига.

— Вы нас без ножа зарезали!!. Ну, куда мы потащим за собой эту корову?.. И все ваш язык, Карл Карлыч…

— Я… что же я? — вертелся Люстиг. — Я тут ни при чем. Она сама пристала ко мне с ножом к горлу… Как же отказать даме?

— Ну и ступайте с ней вдвоем оживлять край… — ворчал Фомин, пользуясь случаем. — Две ночи придется провести в лесу, и вдруг дама… тьфу!.. А вы ей свои сапоги посылаете…

— Это какая-то зебра полосатая! — ругался Костылев. — И я могу только удивляться, что некоторые люди могут на нее обращать внимание…

Друзья доктора рассуждали, как истинные друзья, и чуть не подрались.

II

Сборы в экспедицию немного затянулись из-за того, что Дарья Гавриловна слишком долго выбирала фасон мужских панталон для своего костюма. Вопрос получился самый серьезный и рассматривался со всех точек зрения, с принятием во внимание всевозможных дорожных случайностей. Разрешился он тем, что Дарья Гавриловна собственноручно соорудила себе настоящие кавалерийские рейтузы. Доктор так и покатился со смеху, когда она показалась ему в примерке.

— Вот это так целесообразно и никаких паллиативов! — заметил он с обычной ядовитостью. — Корректно вполне и без компромиссов…

— Болван!..

Члены экспедиции собрались у Костылева и всячески изощряли свое остроумие по адресу Дарьи Гавриловны.

— Недаром говорится, что бабьи сборы — гусиный век, — ворчал Фомин. — Одним словом, будет зеленая чертова кукла… А все Люстиг со своим языком… У меня барометр падает, господа…

Не менее внимания занял вопрос относительно головного убора, пока Дарья Гавриловна не остановилась на высокой шляпе тирольских охотников с орлиным пером. Последнее, впрочем, пришлось заменить петушиным, но это были уже пустяки.

Наконец костюм был готов в окончательной форме и назначен день выступления экспедиции. Стояли последние июльские дни, и погода начала хмуриться. Но ждать дольше было некогда. В состав экспедиции, кроме упомянутых выше лиц, входили лесник Парфен, в качестве «вожа», и председательский кучер Евсей. Половину дороги предполагалось сделать по просеке на лошадях, а дальше — пешком. Ранним утром у ворот докторского дома стояли шесть верховых лошадей. Первоначально Дарья Гавриловна хотела ехать в дамском седле, но ввиду трудностей пути согласилась сесть в мужское, тем более, что где-то читала об англичанках, которые ездят по-мужски. Картина получилась во всяком случае эффектная, и Люстиг был в восторге, когда круглые ноги Дарьи Гавриловны обрисовались в седле во всей своей красоте.

— Я даже и не подозревал, что у вас такие красивые ноги, Дарья Гавриловна, — с утонченной любезностью говорил Люстиг.

— Мало ли вы чего не подозреваете… — кокетливо отвечала она, краснея от комплимента.

Костылев и Фомин только переглядывались, а доктор морщился. А вдруг рейтузы при каком-нибудь прыжке лошади лопнут? Кучер Евсей ухмылялся, а лесник Парфен, человек мрачного характера, старался не смотреть на шалую барыню и даже отплевывался.