Нет ничего удивительного в том, что волшебник из сказки об Аладдине, увлекшись изучением алхимии, пренебрегал изучением рода человеческого; мы можем лишь с уверенностью сказать, что, невзирая на свою профессию, он был изрядным простофилей, ибо не имел ни малейшего представления ни о человеческой натуре, ни о бесконечном потоке событий человеческой жизни. Если бы в те времена, когда он обманным путем пытался завладеть волшебной лампой и бродил, переодевшись, вокруг летающего дворца, ему пришло в голову выкрикивать не "Новые лампы взамен старых", а "Старые лампы взамен новых", ему удалось бы так сильно опередить свою эпоху, что он сразу поравнялся бы с девятнадцатым веком христианской эры. Однако в наш развращенный и безбожный век (многие полагают, что виной тому крах банка, в котором вкладами являются несбывшиеся чаяния наших отцов и дедов) прекрасная идея, весьма сходная с той, что была только что высказана нами, обычно известная профанам в качестве "младоанглийской галлюцинации" *, погибла на самой заре своего существования к великой горести небольшого, но избранного кружка приверженцев. В пренебрежении к тому, что на протяжении трех-четырех веков ценою кропотливых и мучительных усилий было создано для возвышения и счастья человечества, заключается нечто столь притягательное для глубокого ума, что мы всегда почитали своим долгом перед обществом привлекать его внимание к любому знамению, ко всему, что является осязаемым и зримым выражением этой восхитительной концепции. Мы счастливы, что нашли наконец нечто могущее послужить ее эмблемой, вывеской, если вам угодно употребить это слово, и хотя вывеска сия (с точки зрения какого-нибудь имеющего разрешение на продажу спиртных напитков трактирщика) весьма невыразительна и хотя, быть может, любой исповедующий христианскую веру трактирщик отвернется от нее с отвращением и ужасом, мы - философы - готовы превозносить ее до небес.

В пятнадцатом веке в итальянском городе Урбино тускло забрезжил некий светильник искусства. Эта жалкая лампа, называемая Рафаэлем Санти и впоследствии среди некоторых, пребывающих в прискорбном заблуждении невежд получившая известность как Рафаэль (в ту пору горела и другая, именуемая Тицианом), была заправлена нелепой идеей служения красоте; поистине смехотворным даром придавать божественную чистоту и благородство всему возвышенному и прекрасному, что только есть в выражении человеческого лица; и низменным стремлением уловить какое-то давно утраченное сходство между презренным человеком и ангелами господними и вновь возвысить его до их непорочной одухотворенности. Эта сумасбродная прихоть послужила причиной гнусного переворота в живописи, вследствие которого красота стала считаться одною из ее основ. В сем прискорбном заблуждении художники пребывали вплоть до нынешнего, девятнадцатого века, когда несколько отважных ревнителей истины взяли на себя миссию его опровергнуть.

Братство прерафаэлитов *, леди и джентльмены, это грозное судилище, призванное навести порядок. Так подходите же, подходите смелее; здесь, в стенах Королевской академии искусств Англии, на выставке в честь ее 82-й годовщины, вы сразу же увидите, что сделано этим новейшим святым братством, этой безжалостной полицией, предназначенной разогнать нечестивых последователей Рафаэля, и поймете, что оно собою представляет.

На выставке Королевской академии, на выставке, где побывали работы Уилки, Этти, Коллинза, Истлейка, Малреди, Лесли, Маклиза, Тернера, Стенфилда, Лэндсира, Робертса, Дэнби, Кресвика, Ли, Вебстера, Герберта, Дайса, Коупа и других *, достойных быть признанными великими мастерами в любой стране и в любую эпоху, вам попадется на глаза "Святое семейство" *. Будьте любезны выбросить из головы все эти ваши идеи послерафаэлевского периода, всякие там религиозные помыслы и возвышенные рассуждения; забудьте о нежности, благоговении, печали, благородстве, святости, грации и красоте; и, как приличествует этому случаю, - с точки зрения прерафаэлита, приготовьте себя к тому, чтоб погрузиться в самую пучину низкого, гнусного, омерзительного и отталкивающего.