— ...Словом, ведет себя как чужая.

— Непонятно, Федор Михайлович. Карцев говорил..,

— Помню, что говорил. Помню,— нетерпеливо перебил его Бескудин.— Потому оставим ее на время в покое. Харламова привели?

— Привели.

— Давай его сюда. Два момента пока срочно выяснить надо. Первое, что за стенку они долбили. И сразу поедешь с ним на место, пусть покажет. Это первое. Второе — насчет Фирсова. И еще помни: он для нас не только источник информации, о нем самом думать надо. Не пропащий же он парень, полагаю. Семнадцати нет. Вся жизнь впереди. Ну, а теперь давай его сюда.

Устинов тяжело поднялся со стула и направился к двери. Йа полпути он вдруг нерешительно остановился и спросил:

— Что Лузгина мы взяли, можно ему сказать?

— Момент надо выбрать. Сам выберу. Давай.

Через минуту в кабинете появился Розовый. Вид у него был помятый, румянец сошел с пухлых щек, глаза смотрели угрюмо и настороженно. Держа руки за спиной, он устало и покорно подошел к столу.

И от всего его вида и особенно от этих заложенных за спину рук вдруг стало почему-то Бескудину горько и больно. И он с досадой сказал:

— Тебе бы сейчас, Харламов, шайбу гонять, у станка вкалывать, любовь крутить. А ты?

Розовый понуро молчал, переминаясь с ноги на ногу.

— Садись уж. Что мать, передачу не принесла? Предупредили мы ее.

— Принесет она, как же,— буркнул Розовый.

Бескудин с неутихающим раздражением проворчал:

— Матери называются,— имея в виду уже заодно и мать Генки Фирсова.— А теперь слушай меня внимательно. С тобой все ясно, и то, что я спрошу, к тебе отношения не имеет. Потому что дело это не состоялось. Но знать нам о нем надо. Я говорю про стенку, которую вы долбили.

— Не знаю никакой стенки,— хмуро ответил Розовый.

— Вот это ты уж зря.— Бескудин покачал головой.— Зря, говорю. Что ж, доказать тебе, что ты врешь?

— Ваше дело.

— Мое дело такое: чтобы ты на правильный путь встал. Чтобы понял, кто твои друзья, кто враги. Конечно, на первый взгляд, кто тебя поймал, тот враг, а с кем на воле гулял, тот друг. Но только это, говорю, на первый взгляд. А в жизни, милый, все сложнее, и понять что к чему не просто. Но можно. И нужно. И ты поймешь в конце концов. Не дурак. И не враг самому себе. А жить тебе еще долго. Ну, а для начала вот та самая стенка. Надо нам знать, где она. Ничем это тебе, повторяю, не грозит. Преступления вы там не совершили. Вернее, не успели совершить.

— Не знаю я никакой стенки,— упрямо повторил Розовый, не отрывая глаз от пола.

И сколько ни пробовал убеждать его Бескудин, Розовый так ничего и не сказал, кроме «не знаю» и «врут вам».

— Ну ладно,— сказал, наконец, Бескудин.— Придется тебе, видно, очную ставку сделать кое с кем, а потом, может, и с Фирсовым тоже.

— С кем? — Розовый рывком поднял голову, в глазах мелькнул страх.

— С Фирсовым.

Длинные грязные пальцы Розового затеребили, стали мять лежавшую на коленях шапку, секунду он еще в смятении смотрел на Бескудина, потом снова опустил стриженую, круглую голову.

— Второй раз мы с тобой говорим о Фирсове,— заметил Бескудин.— И опять ты пугаешься, Харламов. Может, облегчишь душу, скажешь, в чем дело?

Розовый молчал и все мял и мял шапку дрожащими пальцами.

— Та-ак,— произнес Бескудин.— Ну что ж, тогда первую очную ставку мы тебе, пожалуй, с Гусиной Лапой сделаем, с Лузгиным.

У Розового вздрогнули плечи, но головы он не поднял.

Бескудин задумчиво скользнул взглядом по столу, где лежали толстые зеленые папки с бумагами, стоял деревянный, потемневший от времени стакан с остро отточенными разноцветными карандашами, и перед ним — стопка аккуратно нарезанных листков для заметок.