Все подняли бокалы.

Рихард Беллхайм сидел во главе стола, рядом с женой. Складывалось впечатление, что он вообще не понимает, где и по какому поводу находится. Когда жена шепнула что-то ему на ухо, он неловко поднялся и медленно обвел взглядом присутствующих.

– Уважаемые дамы и господа, как выразилась бы Гертруда, – голос этнографа звучал слабо и надтреснуто. – Для меня большая честь оказаться за этим столом, даже если я не могу в полной мере исполнять свои обязанности хозяина. – Он ненадолго умолк. – Некоторые из вас, может быть, заметили, что в последнее время я изменился. К сожалению, не в лучшую сторону. И мне приходится это признать. Врачи считают, что это временное состояние, вызванное нервным истощением. Надеюсь, они правы. Поверьте, для меня эта ситуация крайне неприятна. Прошу вас быть снисходительными, если мне не удастся припомнить имя и лицо кого-либо из присутствующих. И хочу заранее поблагодарить вас от всего сердца за то, что вы решились составить компанию рассеянному профессору.

Гости подняли бокалы и снова выпили за здоровье ученого.

Оскар перехватил взгляд Гумбольдта. Тот внимательно наблюдал за Беллхаймом. Одному Богу было известно, что происходило у него в голове. Начался ужин, сидевшие за столом постепенно оживились, и Оскар сосредоточился на угощении. В качестве закуски были поданы грудки перепелов в соусе из портвейна, за ними последовал традиционный для новогоднего ужина карп, а на десерт – сливы в бургундском вине и ванильное мороженое. Выбор вин был необычайно широк, и вскоре за столом завязалась легкая и непринужденная беседа. Казалось, все идет хорошо.

Однако в конце концов наступил момент, которого все они так опасались. Оскар давно приметил за столом полного мужчину с пышными бакенбардами и лысиной, лоснившейся в сиянии свечей. Похоже, этот господин был весьма неравнодушен к спиртному. Все признаки были налицо: неестественно блестящие глаза, раскрасневшиеся щеки, пористый нос и влажная нижняя губа. Осушив шестой или седьмой стакан, мужчина приподнялся, опираясь о край стола, и проговорил так, чтобы его слышали все сидящие за столом:

– Мне говорили, что вы теперь оказываете особого рода услуги, герр Донхаузер?

То, как он произнес имя ученого, свидетельствовало о глубоком презрении.

В столовой повисла тишина. Казалось, именно этого момента все только и ждали.

Гумбольдт прервал беседу с соседкой по столу и бросил быстрый взгляд на толстяка. На его губах появилась хищная улыбка.

– Боюсь, у вас ошибочные сведения, декан Валленберг.

– Вы так полагаете?

– Именно. Мое имя – Карл Фридрих фон Гумбольдт, и я ношу его уже довольно давно. Александр фон Гумбольдт был моим отцом, но вам, может быть, это еще не известно. Математический факультет всегда был прибежищем тугодумов.

Раздался смех.

Красные щеки Валленберга стали багровыми.

– Что-то подобное я слышал, – ответил герр Валленберг, разглядывая свои отполированные ногти. – Однако сомневаюсь, что восьмидесятилетний старик мог стать отцом ребенка. – Он выплеснул остатки вина из бокала в глотку и со стуком поставил его на стол. – И полагаю, что Александр фон Гумбольдт был более достойным человеком, чем вы.

Оскар задержал дыхание. Похоже, Валленберг даже не догадывается, что играет с огнем.

Однако, к его удивлению, Гумбольдт остался совершенно невозмутимым. Все еще улыбаясь, он проговорил:

– Вы правы – именно таким он и был.