|
Мы стоим, как дурни с помытыми шеями. Потом выходит из шатра длинный такой, весь в белом, белая фуражка с крестом. И с ним ещё один, тоже в белом, но маленький, в очках. И они к нам идут. Я командую «на караул!», честь отдаю, длинный мне тоже козыряет, я представляюсь, мол, полковник Императорской Гвардии Лобату, ищу встречи с представителями Островной Империи. Он тоже козыряет, фрегат-капитан как-то-его-там, и приглашает в шатёр для переговоров. А маленький пристально так очёчками круглыми смотрит, и я вдруг понимаю, что он здесь главнее, но прячется в туман… Я тебя не утомил? Меня, кажется, с твоего курева на болтовню прожгло.
Чак помотал головой. С его лицом происходило что-то необычное: правая половина будто застыла, а левая кривилась в гримасе, и я испугался, не случился ли с моим другом удар? Но вроде нет – он обхватил лицо руками, что-то пальцами крепко поправил и уставился на меня поверх впившихся в скулы пальцев круглыми глазами без ресниц. – Я посчитал, – сказал он. – Мы как раз в этот день на прорыв пошли. Сил уже не было… Конечно, он не хотел укорить меня, ничего такого в виду не имел, а просто вспомнил тот ужас… я знал об этом прорыве в достаточных подробностях, в «Птичке» же сидели в основном бывшие офицеры Маленькой Империи – не гвардейские, а армейские, они меня не видели раньше, а если кто-то и видел, то промолчал, – но меня Чаково «сил уже не было» прошило насквозь, и хоть не было моей вины ни в чём, даже наткнись мы на архи в тот же миг, как вышли на берег, ничего бы не изменилось, потому что у них не было ни малейших намерений спасать нас… в общем, я почему-то испытал сильнейший ожог стыдом, который был мною совсем не заслужен, но я его испытал… Армия спускалась с гор пятью колоннами, по разным тропам – впереди шли гвардейцы, потом солдаты, потом мирные. Республиканцы поставили артиллерию на прямую наводку и били шрапнелью. Когда пушки удалось захватить, в строю остался только каждый третий. А когда наши вышли из ущелий, появились танки. Много танков. Вроде бы кто-то видел, как Динуата, наводившего трофейную пушку, разнесло в клочки ударившим под щит снарядом. Никто не ушёл с того поля – разве что несколько сот мирных, затаившихся в ущелье. В плен из армии попало человек шестьсот, почти все раненые. Из Гварди – ни одного. Вернее, только я. Хотя позже и в другом месте, но всё же… Я встал, покачнулся. Слишком резко встал. В глазах потемнело. Пришлось ждать, согнувшись и упершись руками в колени, пока темнота не рассеется. Чак, кажется, этого не заметил. Вода в котелке дымилась. Я убрал его с огня и бросил в воду горсть «чая» – измельчённый древесный гриб. Говорят, он даже полезный. Пусть постоит. Эхи всё не выбирался из ямы, я заглянул – он лежал в позе зародыша. Что-то мне не понравилось, я спустился в яму, тронул его за плечо, потормошил. Эхи не реагировал. Я оттянул ему веко. Глаз закатился. Живой… – Чаки! Вдвоём мы выволокли Эхи из ямы. Почему-то он казался очень тяжёлым. – Кто это? – спросил Чак. – Один архи, – сказал я и посмотрел на Чака. – Тоже мой друг. – Умеешь ты выбирать друзей, – буркнул он. – Ну, тебя-то я не выбирал, – сказал я. – Назначили. – А в глаз? – спросил Чаки. – А потом обоих потащишь? Он посмотрел на меня, на Эхи, снова на меня. – Уговорил, – и противно, в своей старой манере, хрюкнул. – Хочешь сказать, что его нужно тащить? – Да желательно бы, – сказал я. – Он меня тащил. – Этот шибзд? – не поверил Чак. |
