– Этот шибзд? – не поверил Чак.

– Угу. Потом расскажу…

Мне надо было сесть, а лучше лечь. Но сначала чаю…

Наконец решили так: Чак несёт на плечах Эхи, а я иду впереди с шестом и прокладываю дорогу по болоту. Я хотел было сказать, что при моём-то нынешнем весе я везде пройду, а Чак с ношей провалится где-нибудь на сгнившем бревне, – но не стал. Кто-то должен нести, а кто-то – прощупывать путь, и другого не дано. Нести я не мог, так что…

Всё, однако, закончилось благополучно – я как нацелился на белые брёвна на том берегу, так и шёл, не сбиваясь. Ну да, два раза провалился повыше колена, но вылез сам, так что это не в счёт. Наконец мы выбрались на твёрдое.

Я сказал «закончилось благополучно»? Извините, соврал…

Когда шлёпали по грязи, это сдвоенное «чвак-чвак, чвак-чвак, чвак-чвак» не давало понять, что вокруг очень уж тихо. И потом ещё с минуту – пока аккуратно располагали на земле Эхи, пока удостоверялись, что он живой, пока что-то говорили друг другу, пока наконец сердце не перестало колотиться в уши…

Первым неладное почуял Чаки.

– Тихо… – сказал он.

Я подумал, что это команда, и на всякий случай пригнулся.

– Непонятно… и нехорошо…

– Что?

– Я же говорю – тихо вокруг. Не должно… Слушай.

Я стал слушать и понял, что да, действительно – как-то ненормально тихо. Даже птицы молчали, а на той стороне болота их было хорошо слышно.

– Князь…

– Да?

– Пусть этот тут полежат, а мы с тобой сходим посмотрим…

Я посмотрел на Эхи. Тот уже не выглядел мёртвым, а выглядел спящим.

– Тэ-тэ, – сказал я.

– Что?

– Так точно. Сейчас пойдём. Только…

Я развязал наш вещмешок, вытряхнул из него всё. Взял нужный свёрток, развернул.

– Тебе или мне?

Чак скользнул взглядом по револьверу.

– Неужели тот самый?

– Нет, просто похож.

– Тебе.

Я сунул пандейский револьверчик, действительно похожий на «ибойку», с которой прошло и закончилось наше детство, в карман. Этот хотя бы стрелял нормально, и на расстоянии вытянутой руки из него можно было попасть в тыкву… Чак шёл вперёд, пригибаясь и держась края тропы.

Я последовал за ним – держась другого края.

Дом, в котором жили старатели, был очень стар и явно знавал лучшие времена. Сейчас невозможно было понять, чем он был раньше. Наверное, какой-то факторией. Здесь торговали с горцами. Вокруг дома торчали остатки частокола – надо полагать, постепенно разбираемого на дрова: вон и поленница сложена, и летняя печь стоит под навесом. Там, где частокол когда-то замыкался, стояла рамина ворот; на перекладине смутно угадывалась какая-то надпись. Через ворота проходила утоптанная тропа. У той части дома, которая, похоже, в лучшие времена была складом, просела крыша, половина дощатой кровли то ли провалилась, то ли её сдуло ветром. Жилую часть поддерживали в порядке, белили известью, но от старости она несколько перекосилась и вросла в землю по самый верх фундамента. Из трубы шёл легкий дымок. Дверь была приоткрыта.

На полпути от дома к воротам лицом вниз лежал человек. Он лежал так просто и естественно, что казался неотъемлемой частью ландшафта.

Наверное, Чак тоже именно так всё это воспринял, потому что притормозил и дёрнулся только тогда, когда почти поравнялся с телом. Я догнал его и встал рядом, держа револьвер в опущенной руке и положив большой палец на спицу курка.

– Кто это? – спросил я.