Старый Уиттер просто рассвирепел, выйдя из дому и обнаружив, что голуби улетели.

– Это жирные и мясистые птицы. Даже одной всем нам троим хватило бы, чтобы наесться досыта, – прорычал он. – Это большая ценность. Моя девочка сказала, что их было целых шесть штук.

– Извините меня, – простонал Тигхи. – Я ничего не мог с собой поделать.

– И ты вдобавок заблевал весь наш участок, – бушевал Уиттер. – Завтра моей девочке придется убирать всю эту дрянь. Отвратительно. Фу, какая мерзость. Ты начал блевать и спугнул птиц, так?

Тигхи попытался произнести что-нибудь, однако слова застревали в перегоревшей сухости горла.

– Тебя вытошнило, и ты спугнул голубей, – вопил Уиттер, разойдясь не на шутку. – Глупее и не придумаешь. Таких идиотов я еще не встречал!

Тигхи чувствовал себя настолько скверно, что спорить или оправдываться был просто не в состоянии. Прерывистым, скрипучим голосом он попросил попить, однако Уиттер, громко топая, вернулся в дом и демонстративно захлопнул за собой рассветную дверь. В горле у Тигхи сильно першило и жгло, а в животе назревало нечто похожее на спазмы. Он боялся, что его опять вывернет наизнанку, хотя знал наверняка, что блевать уже просто нечем. Тигхи стало стыдно, что он предстал перед Уиттершей в таком виде. Он попытался собраться с силами, но девушка подошла к нему и взяла его за руки. С помощью Уиттерши Тигхи вскарабкался по лестнице и, пошатываясь, побрел по выступу главной улицы. Глубокая ночная тьма надвинулась на него и приняла в свои объятия.

Путь домой запомнился какими-то отрывками. Вот он пытается сказать что-то Уиттерше, выразить что-то, но слова по-прежнему никак не шли из напрочь пересохшего и охрипшего горла. Потом какой-то провал во времени, а дальше Тигхи уже стоит у рассветной двери дома своих па и ма и дрожащей рукой пытается нашарить щеколду. Затем он громко фырчал у семейной раковины, плеская себе водой в лицо. В голове было странное ощущение, усталость валила с ног; однако позднее, лежа на спине в своем алькове, Тигхи никак не мог заснуть. Блаженство бессознательности не приходило. Левый бок, правый бок и опять, изворачиваясь ужом, на левый бок.

Череда образов, сменяя один другой, стремительно проносилась у него в голове. Изборожденное морщинами лицо Уиттера. Голуби, неподвижно сидящие на выступе. Сплошная, засасывающая темнота ночи, открытая всему, готовая поглотить все, что свалится с мира. Рот, который не пропускал ни крошки. Тигхи будто опьянел от чудовищности Вселенной. Игра Бога, перебрасывающего солнце через стену мира. В тревожном, дергающемся полусне воспоминания Тигхи дробились, мутнели и сливались, его рвотная масса, рассеявшись на множество мельчайших частичек, падала с края мира на острые кончики голубиных крыльев, которые складывались и раскладывались, и все это смешивалось воедино.

Голуби. Даже в тот момент, когда они махали крыльями изо всех сил, со свистом разрезая воздух, и их тела взмывали вверх, являя собой воплощение крайнего ужаса, даже в этот момент выражение на человеческих лицах голубей оставалось спокойным. Ничто не могло омрачить ангельской невозмутимости этих птиц. Чтобы они ни делали – парили в полете, садились на выступ, устраивались на ночлег или опять взмывали в воздух, – в темных глазах этих птиц ничего не менялось. Горбоносая улыбка на узком лице.

Тигхи перевернулся. Что-то в глубине сознания не давало ему покоя. Он опять перевернулся. Не спится ни на том, ни на другом боку. Хорошо бы иметь третий бок.

Обязательно нужно заснуть. Это же глупо. Через несколько часов наступит рассвет, принесет с собой шторм, и потом придется вставать.