На ней — нарисованные красным мелком чашка (разбитая), ложка и нож, яблочная кожура и, наконец, бумажная обертка от масла. Внизу — кровать, с которой ему пришлось падать.

Таким образом, на стену в виде картины вернулось лишь то из нарисованного вчера, что не было съедено. Он в самом деле испытывал боль оттого, что упал с кровати. Проведя рукой по смятой во сне простыне, лежавшей на изображенной на стене кровати, он почувствовал странное тепло, контрастировавшее с остальными ее холодными частями.

Потерев пальцами лезвие ножа, Аргон-кун убедился, что он нарисован мелком, — нож без труда стерся, лишь запачкав пальцы. Попробовал нарисовать новое яблоко. Но оно не только не упало на пол, как настоящее, но вообще не отрывалось, будто это был кусок приклеенной к стене бумаги, а когда Аргон-кун стал соскребать его, размазалось по стене.

Радость была недолгой. Все закончилось и возвратилось к тому, что было раньше. Неужели это так? Печаль вернулась увеличенной пятикратно. И голод охватил пятикратный. Скорее всего, в животе съеденное снова превратилось в кусочки стены и крошки мела.

Выпив чуть ли не литр воды из подставленных под кран ладоней, он вышел на подернутую предрассветной дымкой пустынную улицу. Склонившись над водосточной канавой, по которой текла вода из кухни закусочной, находившейся метрах в ста, он опустил руку в грязнущую, как деготь, воду и вытащил что-то. Это была корзинка из металлической сетки. Сполоснув ее в протекавшей неподалеку речушке, Аргон-кун увидел, что в ней еще осталась какая-то еда. Особенно его приободрило то, что примерно половину корзинки занимало нечто похожее на рис. От старика, жившего в их доме, он недавно слышал, что если такую корзинку устанавливать в сточной канаве, то за день можно обеспечить себя едой. Этот старик с месяц назад так поправил свои дела, что мог даже покупать конопляную соломку, и сточную канаву закусочной передал ему. Вспоминая вчерашнее угощение, он понимал, какая это грязная, вонючая и вообще отвратительная еда. Но поскольку она не была связана ни с каким волшебством и ею всегда можно было набить живот, она была для Аргона-кун не только важна, но просто незаменима, и пренебрегать ею было невозможно. Еда эта была настолько отвратительной, что он вынужден был силой заставлять себя проглатывать ее, но приходилось есть. Дерьмо — вот что такое теперешняя его жизнь.

Незадолго до полудня он вышел на улицу и направился к приятелю, служившему в банке. Когда Аргон-кун появился у его стола, тот, грустно улыбнувшись, сказал:

— Сегодня моя очередь?

Аргон-кун кивнул с отсутствующим выражением лица, получил, как обычно, половину завтрака в коробочке и, не поднимая головы, механически вышел наружу.

Следующую половину дня Аргон-кун размышлял.

Когда он, с мелком в руке сев на стул, предался мечтаниям о волшебстве, надежда его начала выкристаллизовываться, концентрируясь вокруг непреодолимого, страстного желания, и, по мере приближения к вчерашнему вечернему времени, предчувствие, что мелок снова проявит волшебство, переросло почти в уверенность.

Откуда-то громкое радио сообщило время — пять часов. Он поднялся и нарисовал на стене хлеб, масло, баночку сардин и еще чашку кофе. Не забыл нарисовать под ней стол. Чтобы она не разбилась, как вчера. И начал ждать.

Вскоре тьма стала подниматься из дальних углов комнаты вверх по стенам. Решив посмотреть, в каком состоянии находится волшебство, он зажег свет. И убедился, что, как и вчера, электрический свет не нанес волшебству вреда.

Солнце село. Будто это обман зрения, картина на стене стала терять очертания. Словно между стеной и глазами поднимался туман.