Но скоро на Милославского посыпались доносы, причём не из за шуб, а из за того, что сдержал слово, данное горожанам. Вот, например, грамота из приказа Казанского дворца (Крестьянская война. Т. 3. Док. 188. Июль 1672 года): «Ведомо великому государю учинилось, что гулящей человек Федька Тихонов, будучи в Астарахани с отцом своим с попом Тихоном, воровал и православных християн побивал вместе с воровскими казаки. И после воровства взял за себя беззаконно девку из двора боярина Ивана Семёновича Прозоровского, служню дочь. И того вора и его жену взял во двор боярин и воевода Иван Богданович Милославской». И ещё множество преступников не просто разгуливают по Астрахани, а служат у Милославского. И тогда – в июне 1672 года – Москва отправила для разбирательства воеводу князя Якова Никитича Одоевского и с ним две с половиной тысячи стрельцов.

Милославский держался упрямо: как сказано в донесении стрелецкого головы В. Воробьина (Крестьянская война. Т. 3. Док. 184. 5 июля 1672 года), он отказался исполнить требование Одоевского и выдать Шелудяка, пока ему не предъявят прямого царского указания. Но в конце концов выдал, конечно. Шелудяк на допросах ещё и советы давал, как обустроить Россию, и один из его советов даже был выделен в отдельный документ – выпись в Посольском приказе (Крестьянская война. Т. 3. Док. 221. Август 1672 года): надо поставить город между Паншином и рекой Иловлей, чтобы «воровские казаки» не могли больше ходить на Волгу... Не помогло – повесили.

Грузинкина, Красулина и многих других тоже взяли и казнили. Допросы велись беспрерывно, отдельно (без пытки) допрашивали священников; казаков и горожан допрашивали под пытками. Фабрициус, вернувшийся к тому времени в Астрахань (фрагмент из его рассказа мы уже читали, прочтём теперь весь): «Свирепствовал он [Одоевский] до ужаса: многих повелел кого заживо четвертовать, кого заживо сжечь, кому вырезать язык из глотки, кого заживо зарыть в землю. И так поступали как с виновными, так и с невиновными. Под конец, когда народу уже осталось мало, он приказал срыть весь город. По его приказу люди стали вновь строить дома за городом. Когда дома уже были наполовину выстроены, их приказали снова разобрать, и людям пришлось снова перевозить срубы в Кремль. При этом им приходилось самим с жёнами и детьми таскать телеги взад и вперёд, ибо лошадей не было. Часто бывало даже, что беременные женщины падали от тяжкой и непосильной работы и подыхали вместе с младенцем, как скотина...

После такого длительного тиранства не осталось в живых никого, кроме дряхлых старух да малых детей. Ежели выискивался кто либо, кто из сострадания представлял этому злодею, что всё же грешно так поступать с христианами, то он отвечал, что это ещё слишком мягко для таких собак, а того, кто в другой раз станет заступаться, он тотчас велит повесить. Он нагнал на бедных людей такой ужас, что никто не осмеливался больше просить его за кого либо. Он настолько привык к людским мукам, что по утрам ничего не мог съесть, не побывав в застенке. Там он приказывал, не жалея сил, бить кнутом, поджаривать, вздымать на дыбу. Зато потом он мог есть и пить за троих».

Один горожанин был сожжён заживо за то, что у него нашли какое то «заговорное письмо»; Милославский пытался протестовать, но ему было велено не поднимать шуму; возможно, и шубами шантажировали. Он вместе со своими приближёнными был впоследствии переведён воеводой в Казань, потом оборонял Киев от турок, словом, прожил долгую благополучную жизнь.

Гетман Дорошенко, как уже говорилось, бесславно окончил карьеру в Вятке, но его врагу Многогрешному, другу Москвы, повезло ещё меньше: в 1672 году он был обвинён Москвой же в измене и сослан в Сибирь, потом, правда, освобождён и даже использован на дипломатической службе. Вот уж, наверное, оба пожалели, что не сошлись в своё время с Разиным. Воевода Юрий Долгоруков, предполагаемый личный враг Разина, в основном занимался дипломатией, получил множество постов и наград, но был убит восставшими в 1682 году, только не казаками, а стрельцами.