Она подняла на него взгляд.

— Забудь, — голос его был холоден, — о том, что ты собиралась лишь смириться с сомнительной известностью, от которой Элизабет Тейлор тошнило бы и из-за которой на телевидении постараются сделать передачу, где будут и твои показания, и все интимнейшие подробности. Настрой себя на то, что ты хочешь этого. И совсем не из-за того, кто ты и кто такой Ренсом, и даже не из-за скверны, связанной с Лаурой Чейз и нашим покойным сенатором, причисленным к лику святых. Тебя будут защищать с феминистских позиций — это будет борьба за справедливость в отношении всех жертв, слабостью которых воспользовались их знакомые. Ни один знающий адвокат не станет бороться за победу на процессе, не склонив предварительно общественное мнение в пользу своей подопечной. Ни один, включая и меня. С одной лишь разницей. Любой другой относился бы к этому с сочувствием. Я же буду ненавидеть тебя за это. И буду ежедневно насиловать себя — ради сына. Ты должна как следует подумать: нужен ли тебе такой адвокат для подобного дела.

Умолкнув, он заметил, что руки Марии судорожно вцепились в стол.

— Ты был бы находкой для телевидения, — наконец вымолвила она.

Пэйджит смотрел на нее ничего не выражающим взглядом. Более мягким тоном она добавила:

— Постараюсь сделать так, как нужно для Карло.

Он не ответил. Открыв дверь, отрывисто бросил надзирательнице:

— Мы закончили.

И когда Марию повели в камеру, не сказал ни слова.

Офис окружного прокурора располагался в лабиринте помещений с унылыми зелеными стенами. Два юриста, сотрудники офиса, ютились в клетушке, которой постеснялся бы и кролик. Сопровождавшая Пэйджита жилистая женщина на середине четвертого десятка, представившаяся как Марни Шарп и что-то еще добавившая к своему имени, провела его в следующую дверь. Исходившая от нее холодноватая сдержанность ясно говорила, что перед ним дипломированный юрист, а не простой секретарь окружного прокурора и что она вполне ощущает груз ответственности.

Окружной прокурор добивался, чтобы ему выделили более приличное помещение в том же здании. В самом деле, было непонятно, как можно работать в этой комнате с двумя крохотными окошками. Неосталинская архитектура, подумал Пэйджит. Однако комната Мак-Кинли Брукса оказалась совсем иной — в два раза больше, чем у его сотрудников, и сидел он в ней один. Были там афганский ковер, кожаное кресло, комнатная пальма и стена достаточного размера, чтобы разместить на ней обычную коллекцию делового человека: Брукс в окружении судей, два мэра, а из лиц не должностных — Лючано Паваротти. Кожаный портфель Брукса лежал на столе нераскрытым — как будто его владелец только что вернулся из дома.

С казенной любезной улыбкой Брукс поднялся с кресла. В движениях его была плавная грация бывшего атлета, уже перешагнувшего сорокалетний рубеж и только теперь начавшего полнеть. Из-за седых, аккуратно подстриженных под афро волос, едва заметного второго подбородка и подернутого влагой взгляда он казался негритянской разновидностью элегантного ротарианца.

— Кристофер, — произнес он низким, рокочущим голосом исполнителя роли Отелло. — Что делаешь здесь ты, рафинированный адвокат сливок общества?

— Решил навестить страдающего друга, — непринужденно ответил Пэйджит.