Пэйджит поймал себя на том, что смотрит на фотографию сына.

— Карло? — повторил он. — Карло в замешательстве, терзается. У него душа болит не только о тебе — о нас, о нашем прошлом, о нашем настоящем. Ему открылось многое из того, что — и ты, и я это знаем — лучше бы предать забвению.

И снова молчание. Он понял: за этим молчанием нечто, о чем Мария решила не говорить.

— Ты не поверишь мне, — наконец вымолвила она, — но, если бы я могла сделать что-то, что не позволило бы Марку Ренсому причинить нам всем такое зло — даже если бы пришлось прыгнуть с двадцать третьего этажа отеля, — я бы сделала это.

Пэйджит откинулся на спинку стула:

— Ну, потеря была бы невелика. Конечно, Карло относится к тебе с симпатией, хотя, наверное, ты считаешь, что одной симпатии мало. Да, по-видимому, и сам Карло так считает.

— Что он говорит?

— Очень мало. Но, имея дело с Карло, надо читать между строк. Вероятно, он предпочел бы, чтобы я проявлял к тебе больше сочувствия, чтобы мы вели себя как его родители, а не как два совершенно посторонних человека. — Пэйджит не отрываясь смотрел на портрет: Карло, на год моложе, улыбался из времени, которое притворялось невинным. — Думаю, хотим мы того или нет, но где-то в глубине души каждого из нас есть определенные стереотипные образы. Например, образы матери и отца.

— Да. — Голос Марии был совершенно бесстрастен. — Матери и отца. И мы снова пришли к тому же: что я или мы можем сделать сейчас для Карло.

— Это просто. Расскажи мне, что произошло.

— Лучше что-нибудь другое, не это, — спокойно ответила она.

Пэйджит ощутил приступ раздражения:

— Тогда непонятно, почему ты вообще о чем-то спрашиваешь. Прочитала где-то, что проявлять заботу — это правило хорошего тона?

По ее молчанию чувствовалось: у нее зрел резкий ответ, но она сдержала себя.

— У меня есть свои причины. И это касается только меня.

Он непроизвольно сузил глаза.

— Ну конечно. Никто никогда не вправе был касаться того, чем тебе руководствоваться в своих действиях.

Послышался короткий нервный вздох.

— Речь о нас никоим образом не идет. Я спрашиваю о Карло, не о тебе.

Пэйджит снова почувствовал приступ гнева, но справился с собой.

— Хорошо, — проговорил он. — Тогда давай притворяться. Я могу предложить только одно: хотя бы на короткое время ты должна внушить ему уверенность, что у тебя все в порядке, что ты даже, как и говорила во время своего неожиданного приезда, немного заботишься о нем.

Мария снова помолчала.

— Ты приглашал меня на обед, — сухо напомнила она. — Наверное, я приму твое приглашение. И ты, и я сможем немного полицедействовать, чтобы Карло не считал нас аддамсовой семьей.

Пэйджит медлил в нерешительности: лучше репортер вне дома, чем Мария внутри, слишком тяжелым будет для него это притворство. Но уже ничего нельзя было сделать. Единственное, что его волновало, — как на это будет реагировать Карло.

— Приходи в пятницу, — наконец отозвался он. — К тому времени я побываю у Брукса. Если представится возможность поговорить наедине, обсудим то, что выявилось за последнее время, и тебе не придется тащиться в офис.

— Прекрасно, — живо ответила она. — Мне не хотелось бы лишний раз вторгаться на вашу территорию. А, кстати, что еще выявилось?

Пэйджит только теперь с удивлением осознал, что она, убив вчера человека, до сих пор говорила исключительно о сыне.