|
Хорошо? Я буду ходить по комнате и диктовать тебе, как сумею, по английски, а ты садись вот здесь и переводи это на хороший испанский язык. Что скажешь? Вот мы и совместим приятное с полезным. Кларенс улыбнулся. Доброму священнику свойственно было вдруг проверять учеников и наставлять их. Мальчик охотно сел за стол отца Собриенте, положил перед собой чистый лист бумаги и взял перо. Отец Собриенте расхаживал по кабинету тяжелыми, но, как всегда, бесшумными шагами. К удивлению Кларенса, священник, отправив в нос добрую щепоть нюхательного табака, высморкался и начал торжественным тоном, словно произносил проповедь с кафедры: – Сказано, что грехи отцов падут на детей, и глупцы и безбожники пытались укрыться от этого закона, объявив его жестоким и бесчеловечным. Несчастные слепцы! Ибо разве не ясно нам, что грешник, обуянный гордыней, ослепленный властью и тщеславием и готовый сам принять кару, считая это даже доблестью, должен остановиться, страшась ужасного завета, который обрекает на столь же невыносимые страдания тех, кого он любит, и не в его силах отвести возмездие или принять их муки на себя? При мысли об этих невинных, обреченных на позор, немощи, бедность и, быть может, одиночество, кто оценит его презрение к опасности и смелость? Попробуем представить себе это, Кларенс. – Как вы сказали, сэр? – отозвался ничего не подозревающий Кларенс, прерывая свое упражнение. – Я хочу сказать, – кашлянув, продолжал священник, – давай подумаем и представим себе такого отца – отчаянного, своевольного человека, который презрел законы людские и божеские, утешаясь лишь жалким оправданием, которое он называл «честью», и полагаясь только на свою храбрость и знание человеческих слабостей. Представь же себе такого человека, жестокого и обагренного кровью, заядлого игрока, изгнанника среди людей, отвергнутого церковью, он добровольно покидает друзей и семью – жену, которую должен бы лелеять, сына, которого обязан кормить и воспитывать, покидает ради своих ужасных страстей. И представь себе также, что этот человек вдруг задумался о том, какое постыдное наследство оставит он своему невинному отпрыску, которому он не в силах передать даже свою отчаянность, дабы она поддержала его в страданиях во искупление чужих грехов. Каковы должны быть чувства родителя… – Отец Собриенте… – тихо промолвил Кларенс. К удивлению мальчика, едва он это произнес, мягкая, ласковая рука священника уже легла ему на плечо, и пожелтевшие от табака губы, дрожащие от какого то странного волнения, приблизились к его щеке. – Что, Кларенс? – вымолвил он поспешно. – Говори, сын мой, без страха! Ты хотел… – Я хотел только спросить, требует ли здесь слово «родитель» мужской формы глагола, – сказал Кларенс простодушно. Отец Собриенте громко высморкался. – Да. Это слово употребляется в обоих родах, но здесь по смыслу нужен мужской, – ответил он серьезно. – Ага, – заметил он, наклоняясь к Кларенсу и пробегая глазами его перевод. – Хорошо, очень хорошо. А теперь, пожалуй, – продолжал он, проводя влажной рукой, словно губкой, по своему взмокшему лбу, – сделаем наоборот. Я буду диктовать по испански, а ты переводи на английский, хорошо? И давай подумаем, не взять ли нам что нибудь более близкое и простое, ладно? Кларенс, уже уставший от выспренних и отвлеченных фраз, охотно согласился и снова взял перо. Отец Собриенте, все так же неслышно расхаживая по кабинету, начал: – На плодородной равнине Гвадалахары жил некий кабальеро, который владел большими стадами и обширными землями. У него были жена и сын. |
