Уже сумасшествие.

         Ничего не будет.

         Ночь придет,

         перекусит

         и съест.

         Видите —

         небо опять иудит

         пригоршнью обрызганных предательством

         звезд?

         Пришла.

         Пирует Мамаем,

         задом на город насев.

         Эту ночь глазами не проломаем,

         черную, как Азеф!

         Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы,

         вином обливаю душу и скатерть

         и вижу:

         в углу  – глаза круглы, —

         глазами в сердце въелась богоматерь.

         Чего одаривать по шаблону намалеванному

         сиянием трактирную ораву!

         Видишь  – опять

         голгофнику оплеванному

         предпочитают Варавву?

         Может быть, нарочно я

         в человечьем меси?ве

         лицом никого не новей.

         Я,

         может быть,

         самый красивый

         из всех твоих сыновей.

         Дай им,

         заплесневшим в радости,

         скорой смерти времени,

         чтоб стали дети, должные подрасти,

         мальчики  – отцы,

         девочки  – забеременели.

         И новым рожденным дай обрасти

         пытливой сединой волхвов,

         и придут они —

         и будут детей крестить

         именами моих стихов.

         Я, воспевающий машину и Англию,

         может быть, просто,

         в самом обыкновенном евангелии

         тринадцатый апостол.

         И когда мой голос

         похабно ухает —

         от часа к часу,

         целые сутки,

         может быть, Иисус Христос нюхает

         моей души незабудки.