|
Коридор, мой коридор, закадычный в ранге владык; залитый светом взор, залитый тьмой кадык. Запертый от гостей, с вечным простясь пером, в роще своих страстей я иду с топором. Так как еще горит здесь предо мною свет, взгляд мой еще парит, минует еще паркет, по жилам еще бежит темно-желтая кровь, и сердце мое дрожит возле охапки дров. Так, как в конце весны звуками полон лес, -- в мире конструкций сны прежний теряют вес. Так, впредь былого дыша, я пред Тобой, Господь, видимо, весь душа, да вполовину плоть. Словно летом в тени и у любви в конце, словно в лучшие дни, пот на моем лице. Так посреди белья и у дров на виду старый и новый я, Боже, смотри, иду. Серый на горле шарф, сзади зеркальный шкаф, что-то звенит в ушах, в страшной грязи рукав, вешалки смотрят вслед, лампочки светят вдоль. И если погаснет свет, зажжет свой фонарик боль. 1962 -- 1963 x x x Черные города, воображенья грязь. Сдавленное "когда", выплюнутое "вчерась", карканье воронка, камерный айболит, вдавливанье позвонка в стираный неолит. -- Вот что нас ждет, дружок, до скончанья времен, вот в чем твой сапожок чавкать приговорен, также как мой штиблет, хоть и не нов на вид. Гончую этот след не воодушевит. Вот оттого нога, возраст подметки для, и не спешит в бега, хоть велика земля. Так что через плечо виден беды рельеф, где белеет еще лампочка, перегорев. Впрочем, итог разрух -- с фениксом схожий смрад. Счастье -- суть роскошь двух; горе -- есть демократ. Что для слезы -- впервой, то -- лебеда росе. |
