|
.. и лиственниц убранство... Тебе не в радость, мне не в благодать безлюдное, доступное пространство. 1966(?) x x x Сначала в бездну свалился стул, потом -- упала кровать, потом -- мой стол. Я его столкнул сам. Не хочу скрывать. Потом -- учебник "Родная речь", фото, где вся семья. Потом четыре стены и печь. Остались пальто и я. Прощай, дорогая. Сними кольцо, выпиши вестник мод. И можешь плюнуть тому в лицо, кто место мое займет. 1966(?) Речь о пролитом молоке I 1 Я пришел к Рождеству с пустым карманом. Издатель тянет с моим романом. Календарь Москвы заражен Кораном. Не могу я встать и поехать в гости ни к приятелю, у которого плачут детки, ни в семейный дом, ни к знакомой девке. Всюду необходимы деньги. Я сижу на стуле, трясусь от злости. 2 Ах, проклятое ремесло поэта. Телефон молчит, впереди диета. Можно в месткоме занять, но это -- все равно, что занять у бабы. Потерять независимость много хуже, чем потерять невинность. Вчуже, полагаю, приятно мечтать о муже, приятно произносить "пора бы". 3 Зная мой статус, моя невеста пятый год за меня ни с места; и где она нынче, мне неизвестно: правды сам черт из нее не выбьет. Она говорит: "Не горюй напрасно. Главное -- чувства! Единогласно?" И это с ее стороны прекрасно. Но сама она, видимо, там, где выпьет. 4 Я вообще отношусь с недоверьем к ближним. Оскорбляю кухню желудком лишним. В довершенье всего досаждаю личным взглядом на роль человека в жизни. Они считают меня бандитом, издеваются над моим аппетитом. Я не пользуюсь у них кредитом. "Наливайте ему пожиже!" 5 Я вижу в стекле себя холостого. Я факта в толк не возьму простого, как дожил до от Рождества Христова Тысяча Девятьсот Шестьдесят Седьмого. Двадцать шесть лет непрерывной тряски, рытья по карманам, судейской таски, ученья строить Закону глазки, изображать немого. |
