Во семье родилась она купеческой,

         Прозывается Аленой Дмитревной.

         Как увижу ее, я сам не свой,

         Опускаются руки сильные,

         Помрачаются очи буйные;

         Скучно, грустно мне, православный царь,

         Одному по свету маяться

         Опостыли мне кони легкие,

         Опостыли наряды парчовые,

         И не надо мне золотой казны:

         С кем казною своей поделюсь теперь?

         Перед кем покажу удальство свое?

         Перед кем я нарядом похвастаюсь?

         Отпусти меня в степи приволжские,

         На житье на вольное, на казацкое.

         Уж сложу я там буйную головушку

         И сложу на копье бусурманское;

         И разделят по себе злы татаровья

         Коня доброго, саблю острую

         И седельце бранное черкасское.

         Мои очи слезные коршун выклюет,

         Мои кости сирые дождик вымоет,

         И без похорон горемычный прах

         На четыре стороны развеется!..

Какая сильная, могучая натура! Ее страсть – лава, ее горесть тяжела и трудна; это удалое, разгульное отчаяние, которое в молодечестве, в подвиге крови и смерти ищет своего утоления! Сколько поэзии в словах этого опричника, какая глубокая грусть дышит в них, – эта грусть, которая разрывает сильную душу, но не убивает ее, эта грусть, которая составляет основной элемент, родную стихию, главный мотив нашей национальной поэзии!

Со смехом отвечает царь своему любимому слуге, что его горю-беде не мудрено помочь, предлагает ему яхонтовый перстень и жемчужное ожерелье, велит сперва поклониться «смышленой» свахе, а потом послать к своей Алене Дмитриевне дары драгоценные:

         Как полюбишься – празднуй свадебку,

         Не полюбишься – не прогневайся.

         – Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич!

         Обманул тебя твой лукавый раб,

         Не сказал тебе правды истинной,

         Не поведал тебе, что красавица

         В церкви Божией перевенчана,

         Перевенчана с молодым купцом

         По закону нашему христианскому…

Как удар грома, как приговор смерти, поражает душу читателя этот ответ опричника, – и тщетно испуганный слух его ждет, что скажет на это грозный царь: поэт опускает занавес на эту так трагически недоконченную картину, так страшно прерванную сцену; перед вами нет героев поэмы, и вы с трудом верите, что видели все это не наяву перед собою, но что все это – только рассказ песенников…

         Ай, ребята, пойте – только гусли стройте!

         Ай, ребята, пейте – дело разумейте!

         Уж потешьте вы доброго боярина

         И боярыню его белолицую!

Но этот удалой припев, эти затейливые прибаутки народного остроумия не веселят вас: сердце ваше сжимается болезненною тоскою: оно чует горе, предвидит беду; повесть превращается для вас в мрачную драму, с трагическою катастрофою, и завязка уже готова, действие уже зародилось.