Вот молнии пламя над ним засверкало,

         Перун свой удар ему в темя нанес —

         Что ж? – огненный змей изломил свое жало,

         И весь невредимый хохочет утес.

Скажите, что тут хорошего? Во-первых, тут не выдержана метафора: сперва утес является покрытым только мхом, а потом уже косматым, то есть покрытым кустарником и даже деревьями; во-вторых, это не поэтическое воссоздание природы, а набор громких фраз; это не солнце, которое освещает и вместе согревает, а воздушный метеор, забавляющий человека своим ложным блеском, но не согревающий его. Очень понятно, что автор хотел выразить здесь идею величия в могуществе; но здесь идея не сливается с формою; ее не чувствуешь, но только догадываешься о ней. Мицкевич, один из величайших мировых поэтов, хорошо понимал это великолепие и гиперболизм описаний, и потому в своих «Крымских сонетах» очень, благо. разумно прикидывался правоверным музульманином; и в самом деле, это гиперболическое выражение удивления к Чатырдаху кажется очень естественным в устах поклонника Мугаммеда, сына Востока. Вообще, громкие, великолепные фразы еще не поэзия. При всем моем энтузиастическом удивлении к Пушкину, мне ничто не помешает видеть фразы, если они есть, даже и в таких его стихотворениях, в которых есть и истинная поэзия, и я, в первой половине его «Андрея Шенье» до того места, где поэт представляет Шенье говорящим, вижу фразы и декламацию. Вот, например, найдите мне стихотворение, в котором бы твердость и упругость языка, великолепие и картинность выражений были доведены до большего совершенства, как в следующем стихотворении:

         Видал ли очи львицы гладной,

         Когда идет она на брань,

         Или с весельем ноготь хладный

         Вонзает в трепетную лань?

         Ты зрел гиену с лютым зевом,

         Когда грызет она затвор!

         Как раскален упорным гневом

         Ее окровавленный взор!

         Тебе случалось в мраке ночи,

         Во весь опор пустив коня,

         Внезапно волчьи встретить очи,

         Как два недвижные огня!

         Ты помнишь, как твой замер голос.

         Как потухал в крови огонь,

         Как подымался дыбом волос

         И подымался дыбом конь!

         Те очи – страшные явленья!

         Но видел я и тех страшней:

         Не позабыть душе моей

         Их рокового впечатленья!

         Из всех огней и всех отрав

         Огня тех взоров не составить

         И лишь безумно обесславить

         Наук всеведущий устав!

         От них все чувство каменеет,

         Их огнь и жжет и холодит;

         При мысли сердце вновь горит

         И стих, робея, леденеет.