Каупертуэйт не мог поверить своим глазам. Карточка докладывала об Уильяме Лэме, втором виконте Мельбурнском.

Премьер‑министр. И если верить скандальным сплетням, в настоящее время полыхающим по Лондону, любовник хорошенькой девятнадцатилетней королевы Англии, занимающей трон с прошлого года. И в настоящее время, пожалуй, самый могущественный человек в Англии.

– Он сказал, что ему нужно?

– Не‑а.

– Ну, Линнея ради, не торчите тут! Просите его войти! Макгрош направился к двери, но сразу же остановился.

– Ужин‑то я съел давно, как вы не любите, чтоб вас беспокоили. Но вам кое‑что оставил. Пирог из угря. Не такой смачный, какой бы я сварганил, будь у меня под рукой свеженькая гремучка, но есть можно.

С этим он удалился. Каупертуэйт снисходительно покачал головой. Не тронут цивилизацией, но зато по‑собачьи предан.

Минуту спустя виконт Мельбурн, премьер‑министр империи, почти опоясывавшей земной шар от Ванкувера до Хайдерабада, уже пожимал руку ошарашенному Каупертуэйту.

В свои пятьдесят девять лет Мельбурн все еще сохранял сногсшибательную красоту. Среди тех многочисленных женщин, чьим обществом он наслаждался, особое восхищение вызывали его глаза и посадка головы. Он был обладателем редкостных светских талантов, его остроумие было оригинальным и едким.

При всех этих достоинствах и блистательной карьере Мельбурн не был счастлив. Собственно говоря, Каупертуэйту тут же бросилась в глаза прославленная Меланхолия Мельбурна. Источник ее был ему достаточно известен, как и всему Лондону.

Вопреки желаниям своей семьи Мельбурн женился на прелестной, эксцентричной и своевольной леди Каролине Понсонби, единственной дочери леди Бессборо. Превратив себя в скандальную притчу во языцех безответной страстью к распутному повесе и поэту Джорджу Гордону лорду Байрону (с которым, по иронии судьбы, ее познакомила собственная свекровь Элизабет Лэм), она в конце концов вынудила Мельбурна разъехаться с ней вопреки его легендарным терпению, терпимости и готовности прощать. Затем леди Каролина становилась все более необузданной, пока не сошла с ума и не умерла десять лет назад, в 1828 году. Их сын Огестес, единственный их ребенок, оказался слабоумным и умер год спустя.

Как будто этого недавнего скандала было мало, Мельбурну все еще приходилось противостоять толкам, ходившим уже более полувека, будто на самом деле его отцом был кто‑то другой, а не первый виконт Мельбурн, и, значит, титул этот ему по справедливости не принадлежит.

Более чем достаточно трагедий для одной жизни. И тем не менее Каупертуэйт почувствовал, что Мельбурн находится на грани новых ударов судьбы, быть может, личных, быть может, политических, быть может, тех и других вместе.

– Прошу вас, премьер‑министр, не благоугодно ли вам сесть?

Мельбурн придвинул себе стул с сиденьем, обтянутым бязью, и устало опустился на него.

– Говоря между нами, мистер Каупертуэйт, сведения, которые я намерен сообщить вам, требуют елико возможно меньше всякой официальности. А потому называйте меня Уильямом, а я буду называть вас Космо. В конце‑то концов, я был шапочно знаком с вашим батюшкой и чтил его заслуги перед нашей родиной. Так что мы с вами не совсем посторонние люди, разделенные социальной пропастью.

Голова Каупертуэйта шла кругом. Он понятия не имел, почему премьер явился к нему и что намерен сообщить.

– Ну разумеется… Уильям. Не желаете чего‑нибудь выпить?

– Да, пожалуй, не откажусь.

Каупертуэйт с радостью воспользовался случаем встать и овладеть собой. Он приблизился к переговорной трубке, торчавшей из вделанной в стену латунной панели, подергал по очереди несколько рычажков с ручками из слоновой кости, помеченными различными помещениями в доме, пока звон колокольчика в кабинете не известил его, что Макгрош обнаружен. Последний рычажок, за который он дернул, был помечен «нужной чулан».