– Знаешь, мы уже отчаялись. Он палец о палец не ударил.

Я слушаю еще немного, потом сообщаю, что говорила с Мирандой.

– О, тебе удалось ее поймать? Какое облегчение! Прямо гора с плеч. Я с ней уже несколько дней не разговаривала – ты же знаешь, какие они неуловимые и, разумеется, абсолютно безразличные к чужим страхам, даже обоснованным. Какое облегчение знать, что она тут, с ней все в порядке, она отвечает на звонки, и так далее. Расскажи лучше о себе.

От этого вопроса легко уклониться:

– Миранда сказала, что ты разговаривала с Белл Сэнджер. Я подумала, что у тебя может быть ее адрес.

Молчание. Потом голос Фелисити меняется, становится театральным:

– О, моя дорогая, я не знаю. У меня есть номер телефона. Ты помнишь те чудесные названия лондонских АТС, «Амбассадор», «Примроуз», «Флаксмен»? Так легко запомнить. А теперь шесть‑два‑четыре и так далее. Что, черт возьми, должно означать это «шесть два‑четыре»?

– Мейда. Мейда‑Вейл и Килбурн. – Вот, значит, где живет Белл. У меня немного закружилась голова; я затаила дыхание, боясь, что нас прервут, и я никогда не узнаю остальные четыре цифры. – Шесть‑два‑четыре, а дальше?

Боялась я не напрасно, и мои опасения оправдались – Фелисити где‑то записала номер, но не может вспомнить, где именно.

– Ты же знаешь размеры этого дома, Элизабет!

– Как она? – спрашиваю я, уже не в силах сдержаться, остановить себя. – Как Белл? Она казалась – нет, не счастливой – смирившейся?

Но Фелисити не собирается отвечать на этот вопрос – возможно, просто не знает, как. Хотя она всегда была эгоцентричной женщиной, которую интересовало не мнение других людей, а собственное мнение о них.

– Жаль, что мы не