— Спасибо тебе, Римм, за все, ты такая сильная! — Ксюха вытерла слезы. — Я, пожалуй, пойду.

— Ни пуха ни пера, — улыбнувшись во все лицо, Римма подмигнула Ксюхе.

— К черту, — слегка кивнув, Ксюша вылезла из машины и, вытащив сумку за ремень, хлопнула блестящей дверкой «Ягуара».

Зрителей больше не было, и скрывать свои мысли не имело смысла. Прислонясь лбом к тонированному стеклу дорогой игрушки, Римма смотрела, как фигурка Оксаны, удаляясь, становилась меньше.

— Места занимают согласно купленным билетам, — горько выдохнула она. — Чем выше взлетишь, тем больнее падать. Если ошибешься ты, то самая большая неприятность — оказаться на улице с чемоданами в руках. А если ошибусь я… — голос ее оборвался, и лицо передернулось от судороги. — Если ошибусь я, то лучше мне было не рождаться вовсе.

* * *

К сладкому Анатолий был почти равнодушен; всяческие кулинарные изыски с глазурью и рафинированными розочками его не привлекали, а в тот момент, когда он был голоден, даже действовали на нервы, вызывая чувство обманутого ожидания, выделение избыточного желудочного сока и нервное раздражение. Но иногда, правда, крайне редко, на Толика наезжало неудержимое желание съесть что-нибудь приторно-сладкое, мягкое и красивое. Тогда, накупив в магазине массу разнообразных сверточков и кулечков, перевязанных тесемочками и ленточками, и заварив крепкий, почти черный, чай, он усаживался в кресло, ставил на низенький журнальный столик тарелки с лакомствами и начинал радоваться жизни.

В такие дни, глядя на мужа, Ксюха тихо сатанела и ненавидела его больше чем когда бы то ни было. Ее раздражало в нем буквально все: от счастливой глупой физиономии до пальцев, перепачканных белковым кремом, украшавшим торты и пирожные. Довольно облизываясь, словно ленивый кот, пробравшийся тайком в хозяйские закрома, Анатолий с наслаждением вдыхал запах ванили и корицы, а Ксюха, на которую неприкрытая радость мужа действовала, как красная тряпка на быка, презрительно щурилась и, чтобы не озвучивать свои мысли, старалась уйти, от греха подальше, в уголок кухонной продавленной кушетки или в ванную.

Студенческая сессия подошла к своему логичному завершению: все, кто был в состоянии сдать экзамены, разобрались с этим делом еще в январе; граждане с «хвостами» маялись весь февраль и добрую половину марта; те же, кто так и не сумел пройти через сито триместрового отбора, к концу месяца были отчислены, вернее, напуганы отчислением. Списки с их фамилиями красовались на стенде у деканата, привлекая всеобщее внимание и вызывая пересуды и досужие догадки. Их судьба была теперь в руках всемогущего декана, решавшего практически единолично, кого казнить, а кого миловать.

Впрочем, этот вопрос Анатолия уже не касался, потому что в группах, где было доверено принимать экзамены лично ему, должников не было. Завершение сессии, особенно зимней, всегда было приятным событием, поэтому, абстрагировавшись от всего земного, Анатолий сидел в своем любимом кресле, уминал пирожные и расслаблялся по полной. Увлеченный этим занятием, Анатолий не услышал, как в дверях щелкнула «собачка», и заметил появление жены только когда она вошла в комнату.

— Не ждал? — Ксюха постаралась выжать из себя приветливую улыбку, но уголки губ, опустившиеся сами собой, не желали слушаться и нарисовали на ее лице гримасу отвращения и страха одновременно.

— Что ты, дорогая, я считал каждую минуту до твоего появления, — мягкий голос Анатолия так не вязался с колючим зацепистым взглядом, буравившим Ксюху, что ей стало не по себе.