Больную подготовили, привезли в операционную и уложили на стол. Понятное дело, я ее перед этим посмотрел еще раз. Температура, кстати, на фоне вынужденной голодовки снизилась. Вчера привезли с тридцать восемь ровно, сегодня уже тридцать семь и одна десятая. Давление чуть повышено, сто пятьдесят на сто, но ведь комплекция, возраст, волнение… Короче, в пределах нормы. Вряд ли на таких показателях стоит ждать кровотечения фонтаном, тем более из мелких сосудов.

Пошли мыться. Моровский вперед меня ускакал, ждал уже в операционной. Когда я зашел, посмотрел на перегородку. Пришли. И не только мои хорошие знакомые Бобров с Дьяконовым, но и… Склифосовский? Я его до этого исключительно на фотографиях видел. Из Петербурга приехал? Вот это экзаменатор… Он ведь до Александра Алексеевича институтской клиникой заведовал. Может, Бобров и пригласил? Но мне не признавался, хотя в последнее время все на бегу, поговорить толком некогда. Захотелось вдруг пойти и пожать руку. Или даже поклониться. Бог с ним, перемоюсь потом. Но выглядеть это будет крайне непрофессионально. Сначала – работа, а после – остальное. Да и сам Николай Васильевич не поймет.

А остальные кто? Ага, эти трое – подчиненные Боброва, видел их. Радулов, кстати, тоже показался из за плеча какого то сурово выглядящего господина, как раз поправляющего пенсне.

Интересно, а почему это мой ассистент не по форме одет?

– Принесите Вацлаву Адамовичу маску, – велел я стоящему у двери санитару.

– Мне она не нужна! – гордо заявил граф. – Зачем?

– Затем, что я велел, – опустил я забронзовевшего помощника на землю. – Если мы сделаем посев со слизистой вашего носа и тем паче со столь великолепных усов, как думаете, останется ли чашка Петри стерильной? А мне не надо лишнее микробное загрязнение операционной раны.

Моровский терпеливо снес и завязывание санитаром тесемок вокруг головы, и то, что тому пришлось поправлять маску на носу целого старшего врача. А я после операции еще и операционную сестру прижучу: как она пустила этого охламона? Хотя болезнь эта неизлечима, как станет кто начальником, так сразу у него не только дыхание, но и подошвы ботинок стерильными становятся, то и дело норовят во время операции зайти в зал, как в вагон метро.

Подождали, пока больной дадут наркоз, и приступили.

– Сегодня у нас случай острого холецистита, – начал объяснять я. – Пациентка пятидесяти двух лет, начало приступа печеночной колики – около сорока часов назад. Была доставлена в нашу больницу бригадой скорой помощи из дома. До этого подобных болей не испытывала. Мать пациентки умерла примерно в таком же возрасте от последствий желчекаменной болезни, что позволяет нам говорить о семейном характере заболевания…

– Готово, – сообщил нам Малышев, исполнявший сегодня роль анестезиолога.

А что, сам привез, сам и обезболил. Справедливо, по моему.

– Приступим, – сказал я, и мы начали обкладывать операционное поле после его обработки.

Уж эту манипуляцию я мог доверить своему помощнику. Студент справится, ничего сложного. Прихватил по углам по маленькому шву, чтобы не сползало, и вперед.

– С учетом всех обстоятельств я решил, что в проведении верхне срединной лапаротомии нет нужды, и мы можем произвести холецистэктомию через менее травматичный мини разрез в правом подреберье. Это должно значительно уменьшить период выздоровления после операции и снизит риск осложнений. Приступим. Скальпель. – И я протянул руку.

Что сказать, крючки Моровский держит просто мастерски. Естественно, ход операции я ему изложил, должен же он знать, чем мы будем заниматься. Слушал Вацлав молча, хотя сомнение во взгляде я видел. Еще бы, я собирался произвести операцию по уникальной для этого времени методе. Автор – некто Федор Александрович Аверкиев, хирург, умерший от бокового амиотрофического склероза.