Дорога уж под гору пошла перед тем, как к небесам устремиться, к Рыженькой. Тут и выбежали на них из лесу лихие мужики. С гиком, свистом. Тот гик и свист сослужил разбойникам дурную службу. Лошадь шарахнулась, сшибла мужика, пытавшегося ухватить узду, понесла.

Здоровенный детинушка кинулся догонять, уцепился ручищей за край телеги. Колеса — юзом.

   — Секи! — завопил монашек.

Егор и махнул саблею сплеча.

Телега брякнулась всеми четырьмя колёсами о землю, подскочила, выплеснула из огромной лужи воду досуха. И с бугорка на бугорок — лётом!

Бор, слава Богу, окончился наконец, но лошадь и в гору — скоком, скоком. Монашек повернулся к Егору:

   — Ты попал, что ли?

Егор только теперь и увидал, что всё ещё сжимает рукоять сабли. Поглядел на клинок — в крови.

   — Хотели нашей кровушки — своей поплатились, — сказал монашек, зашевелил вожжами, притормаживая бег. — Давай-ка сойдём, не загнала бы себя спасительница наша.

Егор на ходу спрыгнул с телеги. Сошёл и монашек.

Лошадка семенила ногами, одолевая самую тяжкую крутизну подъёма, на горе встала, прибила пыль долгой сильной струёй мочи.

Монашек перекрестился:

   — Дома.

Осматривая колеса, пошёл кругом телеги да и взвыл:

   — О-о-о-о!

Тыкал в телегу пальцем.

Егор увидел — рука. Вцепившаяся в телегу рука. Замутило. Монашек пришёл в себя первым. Обмотал руку пучками сена.

   — Пусть что игумен скажет. Самим похоронить — не ведаю как. — И снова посмотрел на Егора осуждающе. — На грех я тебя взял.

Игумен Лука, узнавши, как его инок да московский знамёнщик отбились от разбойников, возликовал:

   — Наука злодеям.

В миру он служил в драгунах, в Конотопском, несчастном для России сражении участвовал.

Монашека наградил: велел пост держать, а после поста готовиться к посвящению в иеродиакона.

Сам повёл Егора в храм показать западную стену, какую надобно расписать картинами Страшного Суда. Оказалось, храм верхний и стена особая, шла расширяющейся полосой из-под самого купола, а внизу представляла собой прямоугольник: четыре сажени в ширину, три в высоту, посредине проем входа.

Егор сразу представил двух белых ангелов с обеих сторон от двери — отделить входящего в храм от геенны.

   — Дерзай, сын мой! — сказал Лука. — Места много. О пролитой тобой крови разбойной всей обителью помолимся. С неделю поживи у батюшки, пост держи строжайший. Сухарь на день, ну, квас можешь хлебать с луком. Приготовь душу свою к деянию во Славу Божию, батюшку порадуй. Через родительское благословение Творец Сущего дарует людям Свою святую сокровенную силу, а мастерам-изографам — красоту.

Егор оставил в монастыре сундук и на лошадках самого игумена прибыл в отцовский дом со своими пожитками и подарками.

Боялся встретить немощного старца, а батюшка вроде бы в обратную сторону принялся жить. Борода седая, голова седая, но лицо весёлое, и морщинки у глаз будто не от прожитых лет, а от солнышка — на солнышко как не сощуриться — вот и лучики.

   — Я тут наладился по лесу бегать, — признался Малах. — Будто ищу чего-то. Во мхи меня тянет, в папоротники. На цветы иные гляжу, как дитя малое. Какая невидаль — колокольчики али земляничный цвет? А я вперюсь глазами в цветок и души не чаю. Что хошь думай про отца. Может, и одурел. До слёз ведь гляжу!

   — Радуйся, батюшка! Господь Бог открыл тебе глаза на Свою красоту. Нашему брату бы этак, а то сидим в палате, краски нюхаем.