Знамя, камчатное, с Нерукотворным образом Христа в окружении святых отцов, шитое золотом и серебром, великий государь передал Василию Борисовичу, а тот вручил его полковнику Левистону.

Ударили барабаны, пальнули пушки. Вынесли знамёна, хранящиеся в Оружейной палате, — былую славу русского оружия.

   — Какое красивое! — показал царь на знамя из чёрной, глубокого цвета, тафты, с птицей гамаюн, с тафтяной белоснежной опушкой по краям полотнища. — Чьё это знамя?

Князь Василий Васильевич Голицын наклонился к государю, сказал вполголоса:

   — Артамона Матвеева.

   — Ах, Матвеева! — И щёки Фёдора Алексеевича зардели румянцем.

Солдаты явили царю и боярам военную выучку: оружейные приёмы, прошли молодцевато, с лихостью.

   — Благодарю! — сказал царь полковнику. — Всем солдатам по кружке двойного вина, по десять кружек пива и по двадцать алтын. Офицерам по три рубля. Тебе, полковник, тридцать рублей.

Шереметева, Голицына, Языкова, Лихачёва Фёдор Алексеевич пригласил отобедать. Сидел со своими любимцами за одним столом, сам вёл беседу.

   — Василий Борисович, ты не был в Москве двадцать одно лето! Изменилась жизнь хоть в чём-то или всё по-прежнему?

   — Ах, государь! Куда ни повернись — перемены. Весь Белый город — каменный, улицы камнем вымощены. Кремль иной! Новые дворцы, новые приказы... Одеты не как придётся, а благородно. — Василий Борисович замолчал, набычил голову да и глянул царю в глаза. — А всё равно — татарская страна! Все в татарском платье. Разве что женщины без чадры.

   — Василий Борисович! — Царь так и просиял. — Я давно твержу: не ходим, а путаемся в длинных полах. Верно! Верно! Татаре. Волосы и те по-татарски стрижём. Наголо. Я, великий государь, самодержец, отрастил кудри, но пример-то с царя Голицын да Языков переняли, да братья Лихачёвы с моими стольниками. И покуда — всё.

   — Государь Василий Борисович! — обратился к Шереметеву Голицын. — Поведай нам о бахчисарайских новостях.

   — Большая новость одна. И для всех изменников плачевная. Юрко Хмельницкого в Стамбуле удавили.

   — Хмельницкого?! Он же служил султану, как раб. От Христа отвернулся ради службы султану. В монаха постригся, а султан позвал — тотчас и сбросил ряску, будто кожу лягушачью.

   — Какой он монах! Себялюбец, жестокий самодур. Что там приключилось, не знаю — приказал содрать кожу с живой жидовки. За это и удавили... Изменники плохо кончают.

   — Василий Борисович, князь! — обратился царь к Шереметеву и Голицыну. — Вот вы оба были в Малороссии... Помнят ли господа казаки, что родом они из Киевской Руси? Знают ли, что все мы дети одной матушки?

   — Кто в польскую сторону глядит, тот сердце ото всего русского на замке держит. — У Василия Борисовича даже губы потоньшали от досады. — Ради шляхетского звания украинцы готовы отречься не только от батюшки с матушкой, придумывая себе родословную, но и от веры, от православной матери-Церкви.

   — Малороссы — племя хозяйственное, — усмехнулся князь Голицын. — Ради сальца да галушек басурманам служат, тёмному князю готовы поклониться... У них там ведьм, колдунов — по чёртовой дюжине на селение. В иных городах, когда вся нечисть на Лысую гору спешит, в полночь на небе тесно, как от галок.

   — Неужто?! — вырвалось у великого государя.