|
И решили, что Авега, возможно, когда-нибудь занимался (как ни странно!) живописью и у него вдруг проснулась творческая зависть, наподобие той, что была у Сальери к Моцарту. Открытки Авега расставил на столе, как иконы, и подолгу, особенно когда оставался один, смотрел на них и произносил слово "Валькирия". Русинову поручили выяснить хотя бы примерно его род занятий в прошлом и даже составили хитроумный вопросник, основанный на творчестве Васильева. Но тут случилось непредвиденное. Утром Русинов застал Авегу в подавленном состоянии - и это тоже было неожиданностью. Он только что "встретил солнце" перед окном, причем с открыткой-автопортретом художника в руках, однако был безрадостным и даже скорбным. - Не успел,- вдруг сказал он.- Как жаль! Вчерашний день - последний день... - Что ты не успел? - машинально спросил Русинов. - Я слепну,- признался Авега.- И пути не вижу под ногами. Авеги больше нет! А он ушел вчера... Завидую! - Кто ушел? Куда? - примирительно спросил Русинов, внутренне напрягаясь. Авега показал автопортрет Васильева: - Ушел в последний путь... Я мог его увидеть! Да не успел, слепец... - Он жив! - заверил Русинов.- Если хочешь увидеть, я разыщу его и приглашу к тебе. Пациент ослаб, помотал головой и замкнулся не только на этот день, а на несколько месяцев, словно в одиночестве растратил все накопленные слова. Этот короткий и осмысленный диалог был самым долгим за все пребывание Авеги в неволе. В тот же день Русинов сел на телефон и через Союз художников стал выяснять адрес Константина Васильева. И услышал невероятное: полюбившийся Авеге художник погиб вчера вечером. На консилиуме решено было временно оставить скорбящего Авегу в покое и за это время разработать план и подготовиться к дальнейшим действиям. Его прорицание смерти, а точнее, знание об этой смерти без всякой информации извне заставляло искать совершенно новое к нему отношение. Русинов же отправился к Васильеву на квартиру, однако на похороны не успел, зато смог посмотреть все его полотна, к счастью, хранящиеся дома. Он переписал названия картин и засел в библиотеке, чтобы добыть исчерпывающую информацию о всех образах, легендах и загадочных фигурах, изображенных на полотнах Васильева. От картин, основанных на древнерусском и арийском эпосах и легендах, он пришел к ведической индийской литературе и, коснувшись санскритского языка, вдруг ощутил, что ему самому стало "горячо". Он понял, что близок к какому-то открытию, связанному с личностью Авеги, однако подчинялся лишь интуиции - знаний катастрофически не хватало. Тогда он отправился на кафедру индийской филологии Института стран Азии и Африки при МГУ, где познакомился с преподавателем Кочергиной, очень приятной и простой женщиной. Они сначала вместе посидели над открытками - картинами Васильева, и Кочергина как-то очень доходчиво и элементарно разложила ему значение всех образов и символов и сама при этом удивилась, насколько глубоко, точно и неожиданно ярко художник чувствовал свое древнее прошлое. Русинов тогда еще не давал никаких подписок, поэтому откровенно рассказал все о своем пациенте. - Авега? - переспросила Кочергина.- Какое интересное имя! Вернее, не имя - а рок, назначение! И рассказала, что "Авега" с санскрита переводится как "знающий движение", "знающий путь или дорогу". И тут же объяснила, что в русских словах "га" означает движение - нога, телега, дорога, Волга, Онега, Ладога - и что на первый взгляд таинственный и мудрый язык древних ариев очень прост и доходчив для всякого русского, познавшего глубину своего языка от рождения, что, привыкнув к нему, можно на слух понимать, о чем говорят жители Северной Индии, и что знаменитый тверской купец Афанасий Никитин, не имея никакой подготовки, заговорил по-индийски, и что ходил он туда не лошадь свою продавать, а выполняя какую-то загадочную миссию - иначе бы его не впустили в главную святыню - храм Парват. |
