— Поэтому остановимся на формуле: даю лучшее из того, что мне досталось. — Штубер специально подчеркнул это, чтобы, в случае провала Звонаря, иметь моральное право не нести слишком суровой ответственности за агента, о котором и сам был невысокого мнения и на которого не слишком полагался. Он ведь и рекомендует этого Звонаря только потому, что под рукой нет никого более стоящего.

9

Отдохнув несколько минут в рощице за селом, Крамарчук быстро проскочил широкую, прорезанную ручьем долину и, осторожно оглядевшись, вошел в лес.

Розовато-седое солнце осталось где-то за холмом, здесь же, на равнине, в лесу, уже царил вечерний сумрак, каждый куст обретал какие-то причудливые, отпугивающие очертания. И небо, бесцветное и холодное, растворялось в хмурых вершинах елей.

Избегая тропинок, он шел напрямик, через заросли и крутые овраги, в которых можно было бы укрыться в случае опасности. Смерть Корнева потрясла сержанта. Федор принял его пулю. Это он должен был погибнуть, он!… «Что кричал этот предатель? «Беркут»? Почему? Догадался, что мы из группы Беркута? Но ведь все было предусмотрено: и карабины, и полицейские повязки на рукавах…»

И тут он вспомнил Княжнюка, в хате которого была полицейская засада. Там, возле сарая, старик тоже назвал его Беркутом. Точно, он так прямо и сказал: «Ведь ты — Беркут?!» Тогда он решил, что Княжнюк не знает Беркута в лицо, никогда не видел его и лишь случайно догадался, что перед ним партизан. Однако теперь Крамарчук допускал, что всему этому можно найти иное объяснение. Хоть издали, но Княжнюк все же видел Беркута во дворе у Лесича. И, если бы на Беркуте была эсэсовская форма, он сказал бы эти слова ему самому.

Да, к сожалению, командир не учел того обстоятельства, что его, Крамарчука, может подвести внешнее сходство с ним. Впрочем, сам он тоже обязан был предусмотреть такой поворот событий. А коль так — в отряде не должны знать об ошибке Беркута. Пусть для всех остальных останется загадкой, почему Кравчук схватился за оружие.

Неизвестно, замечал ли это Беркут, но он, Крамарчук, как только мог, поддерживал его авторитет в группе. Это там, в доте, он иногда мог сделать вид, что приказ новоиспеченного лейтенантика для него ничего не значит. А здесь все было искренне. Потому что он искренне удивлялся бесстрашию Беркута, его необъяснимой выдержке, умению рисковать.

Странное дело, иногда ему казалось, что страх перед гибелью, который заставлял содрогаться сейчас миллионы людей, Андрею Громову вообще неведом. Во всяком случае, внешне Беркут никак не проявлял его.

Их встреча тогда, в сорок первом, после гибели Зотова, была недолгой. Выступив ночью в поход к линии фронта, они уже на рассвете нарвались на засаду, встряли в бой и, отходя, потеряли друг друга из виду. При этом Крамарчук был убежден, что Громов погиб вместе с остальными ребятами. Но не прошло и недели, как состоялась его новая встреча с лейтенантом.

Крамарчук и сейчас до мельчайших подробностей помнит тот жестокий бой, когда их, семерых окруженцев (Николай случайно наткнулся на эту группу в лесу), пробивавшихся к своим, обнаружил отряд карателей. Фашисты сразу же вытеснили их из леса и окружили в полуразрушенном доме на окраине хуторка. Сколько они еще смогли бы продержаться тогда? Наверное, считанные минуты. Трое уже погибли. Корнев, Костенко и Бужич хотя и продолжали отстреливаться, но были ранены. Да и оставалось у них всего-то по обойме на винтовку.

Перед последней атакой вермахтовцы дали себе и им небольшую передышку. Заправившись шнапсом, они с издевкой приглашали к себе в гости. «Рус Ваня, сдавайся за стакан водка! — решил доконать их какой-то ротный полиглот. — Убьешь комиссар — два стакан!» А потом, нахохотавшись, пошли в полный рост. Красноармейцы подпускали их поближе, кольцо сужалось… спасения ждать было неоткуда, и вдруг произошло невероятное: буквально за секунду до того, как Николай скомандовал своей группе «Огонь!», — из густых зарослей оврага ударил длинной прицельной очередью ручной пулемет.