- То-то вот… Сил кладешь много, а хлеба достанется - ребят не прокормишь.

- К чему ты речь ведешь? - насторожилась Катерина.

- А к тому… На сторону тебе с семьей подаваться надо.

- Да что ты говоришь такое! - вздрогнула Катерина. - Егор тут жизнь прожил, а я вдруг кину все, уеду невесть куда, как безродная. Он ведь какой наказ мне, Егор, оставил: «Катерина, сказал, двух грехов не прощу: ребят потеряешь и от земли если отступишься». Да нет! Как можно!

- Егору Платоновичу сейчас про наши дела и думать недосуг, - вздохнула Евдокия. - Война - это тебе, голубушка, не колхоз Пушкина: и гремит и воет…

Катерина в замешательстве вскинула голову:

- Да что ты, право, и так на душе неспокойно.

Посидев еще немного, соседка ушла.

Ночью Катерине приснился сон. Высокий небритый солдат в порыжевшей, заскорузлой шинели стучал в окно, протягивал узелок с бельем и просил постирать.

«К чему бы это?» - проснулась Катерина в холодном липком поту, поднялась с постели и долго всматривалась в ночную улицу.

Потом постояла над Санькой, потрогала его лоб и вновь прилегла. Но сон не шел.

«Все Евдокия виновата. Наговорила с три короба - бессонницу накликала», - с досадой подумала Катерина и, поднявшись, бесцельно бродила по избе, не зная, как скоротать время до рассвета. Потом решила, пока ребята спят, посмотреть их одежду. Собрала рубахи, кофты, штаны, где поставила латку, где пришила пуговицу. Дошла очередь до Санькиной гимнастерки. Карман на груди был разорван и заколот булавкой. Катерина вытащила булавку, и из кармана выпали записная книжечка, какие-то бумажки, огрызок расчески и маленькое щербатое зеркальце.

«Растет, прихорашиваться начинает», - усмехнулась Катерина, сложила вещи в отдельную кучку, аккуратно расправила бумажки. Одна из них оказалась конвертом с отпечатанным на машинке адресом: «Колхоз имени Пушкина, Коншаковой Екатерине Васильевне».

Катерина с недоумением повертела конверт в руках. Был он засален, надорван, протерся на сгибах. Похолодевшими пальцами Катерина вытащила из него узкую полоску бумаги. Прочла… И тут ей показалось, что пол дрогнул под ногами, лампа покачнулась, застлалась туманом. Катерина тяжело осела на лавку, ухватилась за угол стола…

Сидя в полутьме, боясь пошевельнуться, она пыталась собраться с мыслями. «Как же, как же это?.. Что ж теперь делать?! Неужто конец всему?»

Похоронная смутно белела в руке. Она жгла руку. Катерина еще раз посмотрела на бумажку. Вот и число и месяц. Значит, это случилось уже давно… И она ничего не знала. Санька все скрыл от нее… Но зачем? И Катерине многое стало понятным. Так вот почему сын так изменился за последнее время, стал не по годам серьезен…

Санька вдруг задвигался, судорожно замахал рукой, словно отбивался от кого, и хрипло забормотал:

- Цыц, Петушок, цыц! Не сметь!

Катерина вздрогнула, поспешно сунула в карман гимнастерки похоронную и подошла к сыну. Мальчику стало хуже, лицо его горело, он тяжело дышал. Катерина, смочив в холодной воде полотенце, положила его Саньке на лоб, посидела у изголовья, затем вновь потянулась к гимнастерке. Но тут заворочалась в постели Феня, Никитка спросонья попросил пить. Катерина вдруг представила себе, как сейчас ребята проснутся все разом, увидят ее лицо, поймут, что случилось, заревут в три голоса, а вместе с ними взвоет и она.

«Нет, нет… Разве горю поможешь?.. Будь пока все по-старому, - подумала Катерина. - Пусть пока и ребята ничего не знают».

Она вложила в карманы остальные Санькины вещи, осторожно подсунула гимнастерку на старое место - Саньке под голову. И, роняя скупые слезы, долго всматривалась в обветренное, шершавое лицо мальчика: «Печальник мой… мужичок… Вот и детству конец.