— Если по-человечески, то прямо скажу — обходительный и уважительный. Никаких надсмешек не строит, как некоторые. И машина у него в порядке всегда, аккуратный человек. А позвольте спросить, история-то эта закончилась уже?

Прокофьич понизил голос, произнося последние слова.

— Закончилась.

— Черт попутал парня, выходит?

— Да, несчастный случай.

— Точно, точно. Зачем он только на окно-то полез?

Мазин пожал плечами:

— Гвоздь забивал.

— Это среди ночи-то? А хотя может. Этот может.

— Вы и Тихомирова знали?

Разговор становился интересным.

— Знал, а как же. Знал. Они ж с Игорем большие друзья были. Но тот человек другой, я вам скажу.

— Какой же?

— Пронзительный и желтый.

Прокофьич замолчал, зажигая сигарету, как будто слова его не нуждались в пояснениях.

— Желтый? — переспросил Мазин. Тихомиров остался в его памяти хорошо сложенным, здоровым. — Он, кажется, не болел ничем.

— А в том-то и дело! Не больной, а желтый. Это от характера бывает, а не от хворости. Значит, в человеке постоянное беспокойство происходит. И по глазам видно. В старые бы времена сказали — дурной глаз! Добра от такого не жди. Потому и говорю: мог он на окно среди ночи полезть. Взбредет в голову такому гвоздь прибить, и пока не прибьет — спать не будет. Это я понять могу, потому в людях разбираюсь… Вот Валентин говорит мне про эту машину, Игореву, значит, а я ему: нет, брат, быть того не может никогда. Никогда б Игорь на дороге не бросил. Человек не тот.

— Это вы про что, Василий Прокофьич?

— Да насчет машины.

Но тут старик опять проникся недоверием к Мазину.

— Вас это совсем не касается, милиции то есть. Потому что Вальке тут верить нельзя. Он крепко дернул тогда.

— Ну, не касается, так не касается, — не стал настаивать Мазин, демонстрируя безразличие, и сделал движение, словно собирался идти.

Знаток души человеческой, как это часто бывает, оказался простодушным.

— Да нет, нет. — Прокофьич испугался, что собеседник уйдет и оставит его в одиночестве. — Никакого тут секрета нету. Валентин — это квартирант мой. В отпуск он уезжал в тот самый день, когда Антон из окна свалился. Ночным поездом ехал. Тут, конечно, мой грех есть. Привез он поллитровочку, ну не устоял я, что говорить. Баловства-то у нас не заметно, сторожую я исправно. Вот и позволил себе с Валентином, значит… А потом и придремал. Потому я его только утром и обнаружил, Антона, а так бы я, конечно, раньше заметил.

— При чем же тут машина?

— А при том, что Валентин, значит, на ночной поезд торопился. И ему на дежурный автобус попасть требовалось. А как вернулся с курорту, говорит, к слову пришлось, что возле автобусной остановки "Волга" Игорева стояла. По чертику вроде узнал. Думал машина свободная, может, в город подкинет. Подошел, машина вроде Игорева. Чертика, говорит узнал. Как будто мало кукол таких! Теперь каждый норовит игрушку подвесить. Чисто дети малые!

— Кто же сидел в машине? — не выдержал Мазин.

— Да никого. В том-то и дело. Как это Игорь мог свою машину на дороге бросить, когда он знает, что на площадке за ней присмотр будет?

— Ну а дальше что?

— На автобус побег.

— Дежурный автобус по расписанию ходит?

— А как же! Вот я и хочу спросить Игоря. Пусть он Вальке сам скажет, что не могло его "Волги" там быть.

— Не спрашивайте.

— Чево?

— Не спрашивайте, говорю. В это время Рождественский находился в ресторане.

— Ну, я ж говорил! А тот: "Игорева…" Мало их, чертей этих…

— И вообще ничего не говорите Рождественскому.